Новый Мир ( № 11 2000)

Кем станет бабушкатам— облаком, ангелом, пухом? Чем-то совсем невесомым, эфемерным, не-сущим... — так представляется герою, когда он пытается мыслью заглянуть запорог

. Какой невыносимый контраст с этим “тварным”, “вещным”, бренным — покоящимся здесь, на реальной кровати, — физическим телом (описываются выпростанная, как мачта, бабушкина рука, выступивший из-под одеяла палец ноги, ее пах...). Вопрос о существовании материи и духа после смерти, горнее и дольнее, познанное через умирание близкого человека, — вот главная боль и адреналин этого текста.

“Мы с мамой придвинулись чересчур близко.

Мы вдвинулись в кишение и хаос.

Мы потеряли из вида спасительные детали, а вместе с ними и жалость”.

И происходит все это на фоне

техдавних детских открытий: человек есть не только душа, но и тело (случай с распоротой рукой); есть рубеж, после которого живой организм перестанет работать (кузнечик); есть моменты, когда даже собственное тело, не говоря уже о чужом, может вызывать омерзение.

Мы все время держим это в уме.

И на это накладывается происходящее.

Между тем автор как бы подводит нас к тождеству. Отношение героя кПереходу— тогда, в детстве, и теперь — несмотря на огромную разницу этих событий совпадает в ощущении причастности к существующей помимо нашей воли и разума Тайне, в леденящем, почти что мистическом ужасе, испытанном перед лицом запредельного. И пропорциясмерть кузнечика: ребенок = смерть бабушки: взрослыйвыглядит в этом случае почти равносильной.

Роман, хоть он и небольшого объема, — откровенно затянут. Сразу становится ясно: это образцовый, типичный “текст ради текста”; но так же ясно и то, что лишь хороший стилист может позволить себе эту роскошь. Казалось бы, уже невозможно возделывать более эту тему — ан нет, вымученность и избыточность, изводящие как комариное зудение, как заевшая пластинка, доведены до приема — остается только завидовать скрупулезности автора. Бесконечные и утомительные ретардации играют на руку все возрастающей болезненности, рефлексиям и “самоедству”. Что в сочетании с блестящим слогом,умением видетьи поэтизацией физиологического безобразного привносит в прозу странный, едва ли не пикантный привкус.

Стоит заметить, этот самый сюжет — смерть бабушки — частый гость во взрослой литературе о детстве. И первое, с чем хочется сравнить фабулу “Похорон кузнечика”, — это, пожалуй, довольно объемный и так же тщательно выписанный соответствующий эпизод из “У Германтов” М. Пруста.