Новый Мир ( № 11 2000)

Поражает сходство этих двух текстов — и стилистическое, и сюжетное, и, если хотите, метафизическое. Во-первых, совпадает образ рассказчика. Во-вторых, в обоих произведениях умирает бабушка именно по материнской линии, и после ее смерти мать главного героя, отчаяннее всех боровшаяся за бабушку и постаревшая вдруг сразу, за считанные дни, становится разительно, невероятно,мучительнопохожей на покойную. В-третьих, несмотря на то что близкие изо всех сил стремятся угадать страдания умирающей и по возможности облегчить их, страдания эти кажутся родным неисчислимыми...

И эта аллюзия не единственная.

Здесь не стоит задача проводить подробный текстологический анализ, но даже при обычном чтении бросается в глаза употребление Кононовым довольно редких эпитетов

светозарныйинеоборимый,активно используемых и переводчиком “В поисках утраченного времени” Н. Любимовым; равно как и возможное соотношение Ганимеда с прустовским Паламедом — посредством так или иначе связанной с обладателями пахнущих древней Элладой имен темы гомосексуализма, столь присущего античной культуре. М. Пруст наделяет героя греческим именем, заранее как бы намекая на его содомические пристрастия, каковые позже и проявляются. У Кононова эта тема — тема гомосексуализма, — хоть и лишенная четких мотиваций, “пущенная” под занавес, закрывает роман.

Хочется отметить еще одну подтему — раздвоения личности. Зачин ее в прологе и далее латентное, почти что незаметное, “душевное двойничество” будет давать о себе знать на протяжении текста. Впервые герой столкнулся с этой реальностью в детстве. Он только

заглянулв нее — но стресс остался:

“...Как мне жить дальше с этим ошеломляющим открытием? С тем, чтоя есть и внутри себя самого”.

В романе эта линия едва намечена, пунктир. И тем не менее болезненные детские рефлексии, сопровождая Ганю и в дальнейшем, послужат гумусом, первоосновой для восприятия Смерти, сформируют тот угол зрения, под которым ему предстанет метаморфоза...

Да, всеэтоот нас очень близко, грань тонка, рубеж проницаем. “Похороны кузнечика”, чуть-чуть сумбурная и максимально искренняя книга, — не только попытка, пройдя еще раз над безднами, избавиться от “уже когда-то испытанного и осознанного ужаса” перед изменениями материи. “Похороны кузнечика”, словно наследник тибетской “Книги Мертвых”, стремится приоткрыть завесу над тайнойперехода

. Но таинство так и останется таинством.

Евгения СВИТНЕВА.

Свободные люди на рабьей земле

СВОБОДНЫЕ ЛЮДИ НА РАБЬЕЙ ЗЕМЛЕ