Новый Мир ( № 11 2000)

В последнем ряду — пиво и сигареты.

Я никогда не сяду в первом ряду.

Это стихотворение Рыжего, с таким узнаваемым “бродским” несущим предлогом, на который, как на ушибленную ногу, припадает строфа, и с характерным уже для Рыжего недостатком-избытком материала в строке (“Музыки стало мало”, “Флаги красн., скамейки — синие...” и так далее), — это стихотворение, хоть и лишенное очевидных блатных отсылов, развивает один из базовых сюжетов данной субкультуры — сюжет “хулигана и недотроги”. В каком-то смысле этот сюжет вечный, не на один круг, прошедший и через балетную сцену, и через печатный станок. “Я никогда не сяду в первом ряду” — вот заявленная автором, если угодно, программная позиция, означающая заведомый отказ от места в литературном президиуме и приверженность к базовым сюжетам в их низовом, маргинальном варианте. Неизящная ипостась изящной словесности дается Рыжему естественно, потому что соответствует его не литературному, но личному опыту, тому совокупному эмоциональному полю, в которое он погружен и где ощущает себя комфортно, поскольку “нравится себе с окурком „БАМа” на губе”.

Собственно говоря, все блатное самосознание — сплошная литература. Здесь нет “правды” в обычном понимании слова. Если человек говорит, что сидит ни за что, — это правда не юридическая, но художественная, не для прокурора, но для песни. Здесь, не умея и страшась разбираться, например, со своей человеческой совестью (присутствующей, однако, на дне стакана), человек выращивает совесть другую, придуманную: никогда не забуду, как убийца, “исполнивший” не одного должника, надрывно каялся, что вот-де он какой подлец, взял у сестры продать магнитофон, а денег не отдал, не успел, закрыли суки менты — ну и так далее, и все такое. Бориса Рыжего несложно уличить в позерстве, он и сам рефлектирует в стихах на эту тему. Дело, однако же, в том, что позерство это — свойство не поэтики, но материала. Что касается стихотворца, то он как раз пробивается к “наивному”, в сущности, детскому взгляду на окружающую его героизированную действительность.

Лысов Евгений похоронен.

Бюст очень даже натурален.

Гроб, говорят, огнеупорен.

Я думаю, Лысов доволен.

Я знал его от подворотен

до кандидата-депутата.

Он был кому-то неугоден.

А я любил его когда-то.

...................................

Я мало-мало стал поэтом,

конечно, злым, конечно, бедным,

но как подумаю об этом,

о колесе велосипедном —

мне жалко, что его убили.

Что он теперь лежит в могиле.