Новый Мир ( № 11 2009)

В ответ хочется сослаться на картину, запечатленную в демидовском рассказе «Люди гибнут за металл» (за добываемое ими золото):

«Когда колонна подневольных работяг, возвратившись вечером с прииска в лагерь, останавливалась перед воротами, сильный прожектор с крыши вахты мог выхватить из тумана только ее головную часть. Остальная тонула в темноте, и об ее длине можно было судить только по доносившемуся оттуда надрывному кашлю, постаныванию, кряхтению, постукиванию деревянных дощечек, заменявших в наших каторжанских „бурках” подметки».

«Не довольно ли?!» Нет, даже «сильный прожектор» Солженицына, Шаламова и других книг и мемуаров далеко еще не все выхватил из той искусственной, руко­творной полярной ночи, которая десятилетиями скрывала сотворенное с миллионами судеб! Общеизвестные слова «Никто не забыт, ничто не забыто», к сожалению, еще отнюдь не соответствуют истине по отношению и к погибшим на войне, и к жертвам сталинского террора (в иных же устах они звучат нетерпеливым заверением, что и беспокоиться-то больше незачем!).

Талантливейший ученый, в молодости, прерванной арестом, работавший в лаборатории знаменитого Ландау, Георгий Георгиевич Демидов и в своей наконец-то дошедшей до нас прозе — исследователь самой высокой пробы, ставящий своей целью, как сказано в одном из его писем, «неизбежное восстановление точной информации, несмотря на все попытки дезавуировать ее с помощью самых могущественных средств». Средств, как убедительно показано Мариэттой Чудаковой в послесловии к книге, отнюдь не сданных «в архив» и в наши дни, когда в новейшем школьном учебнике старательно скрадываются, сглаживаются масштаб и ужас былого террора. А уж что говорить про прежние времена, когда Демидова в августе 1980 года постигла та же судьба, что Гроссмана и Солженицына: его рукописи были изъяты у близких и друзей писателяп о в с е м е с т н о (вернули их только в годы перестройки, уже после смерти автора).

Демидов подробнейшим образом описывает  ч у д н у ю  п л а н е т у «Колымо-Индигирского района особого назначения» (в просторечии — Колыма, что, как скрупулезно, «педантически» отмечает автор, «не совсем правильно») — «непрерывно разбухавшую систему лагерей принудительного труда с ее миллионами бесправных „крепостных”, с одной стороны, и кучкой всевластных сатрапов с их аппаратом понуждения с другой». Систему, в которой, по его словам, как в фокусе увеличительного стекла, сконцентрировались довлевшие над страной «уродства единоличной диктатуры».