Новый Мир ( № 12 2008)

В Коктебеле горстка людей. И гибель человека не остановила ни на секунду жизнь этих человеков: так же вкусно ели, пили и лежали рядом с трупом, весь день, до вечера, лежавшим на песке. [Разбита статуя навеки и никому нет дела до того, что она разбита. Это оттого, что нет никакого любования человеком — как есть любование морем, горами, картиной, пьесой на сцене.

И оттого, что никто не любуется на человека, на это юное тело, грудь, руки, лицо, улыбку, — если нет вожделения или нет прямокровной связи, — если никому не люб человек, как создание искусства бытия, — то никто и не пожалеет, что это создание разбито, безжалостно брошено, как ветошь и падаль.

Человек человеку — не волк, а старая, ненужная тряпка, коробка от папирос: волка нужно бояться, а на коробку наступают ногой и выбрасывают в мусорные ящики тряпку.

8—9 VII.]

 

sub 54 /sub

sub   /sub

Однажды, сидя у Бугаевых, вечером, Брюсов внезапно встал и, дернув за особый лампогаситель, потушил лампу. В темноте ушел, не сказав ни слова. Это был — символический жест, долженствовавший изображать: так сумрак победит свет.

Наутро А. Д. Бугаева, мать А. Белого, говорила домашним:

— Я всю ночь не спала. С потолка ко мне все время спускался этот ужасный Брюсов.

(От С<ергея> М<ихайловича> С<оловьева>)

 

sub 62 /sub

sub

  /sub

Нужно открыть «вечно-муравьиное» — некую бесконечно малую, но крепчайшую эссенцию «муравьёвства», — и прививать ее всем рождающимся детям.

Тогда будет хорошо на земле. Тихо и муравьёвно. Покорно, планомерно и постоянно будет копошиться огромный земно-шарный муравейник. Вот когда придет довольство и счастье. А бомбу бросить в эту счастливую кучу можно будет только с Марса. Но и то некому. Там никого нет. Какая картина: муравейник, облепивший небольшой шар, несущийся в бездонной, в безотзывной пустыне!

sub 64 /sub

sub   /sub

В. К. Звягинцевой16

 

Как будто ласточка крылом

В полете вольном и стрельчатом,

Меня коснулась ты стихом

И сизогрудым, и крылатым.

Как радует меня излом

Его стрельчатого полета —

За озолоченным окном —

В высь заревого водомета.

И песенной твоей росой

Душа освежена2 на зное,

Впивая песенный покой

В вечернем золотом покое.

И тянется вслед за тобой

Своею песней запоздалой,

Как за ушедшею зарей,

Луч, от зари своей отсталый*.

23. VII. День.

 

 

sub 65 /sub

sub

  /sub

Пожалеть — я тебя пожалею —

Только сердце не станем жалеть.

К голубому, к сухому шалфею

Льется лютиков звонкая медь.

Луч сверкающий золотом кован

И осыпан враздробь бирюзой.

И каким колдуном зачарован,

Обогачен колдуньей какой?

Есть за сердце безценная плата —

Собирай только вольно вокруг.

Самоцветы, что вправлены в злато,

Расточает расщедреный луг.

Этой платы исчислить не смею —

А ларцом будет лютиков медь.

Пожалеть я тебя пожалею —

Только сердца не будем жалеть.

 

(Виктору17, На сегодняшнее письмо. 23.VII.)

 

sub 68 /sub

sub   /sub

Ты ли пела, иль тобою пел

Кто-то дальний, там, за окоёмом —

Кто решать бы, глупый, захотел,

Плача над зеленым буреломом?

Что за песня, если нет в ней слез? —

И слезится тихо заряница

За оградой из косых берез

Над крестом, где черная криница.

Подобрать бы, спрятать жемчуга

Заряничных зерен неокатных —

Да сторожкий месяц на рога

Поднял нити жемчугов закатных.

Нанизать бы сердцем, не рукой

Песни слезовое ожерелье, —

Да на сердце налегло доской,

Камнем передсмертное безделье!

 

28.VII

(Написал 26, под впечатлением, как 25 в суб<боту> вечером

Марья Степановна18 пела «Зарю зареницу»)

sub 71 /sub

sub

  /sub

                                                             Шуре Шкарину.

 

Тебе шестнадцать лет, а будет тридцать, сорок,

И в переданной тьме с тоской познаешь ты,

Как юный взор твой был на звездный оклик зорок

Сквозь злую боль вселенской слепоты.

И вспомнишь ночь, и раненое море,

И звездный мост над древней глубиной,

И звездный след в волнах, и звездный след во взоре,

Оставленный единою ладьей.

Тот след отыщется ль в душе твоей предзимней,

И в тусклом трепете зари твоей вечерней,

Из берегов земного бытия.

К ней юность всех гостеприимней.

 

4.VIII.

 

sub 74 /sub

 

Никого мне сегодня не нужно

И никто мне сегодня не дорог,

Сердце, что ли, недужно

Или греется на сердце ворог —

Не пойму и понять недосужно!

Погадать мне — без месяца сорок19,

А по сердцу — считать не охота!

Только там, — начал друг или ворог,

А идет, не скудея, работа…

Вот работе бы этой конец —

Был без золота б золот венец!

4.VIII.

 

sub 75 /sub

sub   /sub

Шуре.

 

Ты подарил мне камень дымный.

В струях остылого огня

Он белизной огнеприимной,

Как лаской, радует меня.

Как он, тверда, как он, прекрасна

Да будет молодость твоя.

И с белизной его согласна

Да будет радость бытия!

А мне в пути моем усталом

Он будет верный талисман,

Ведущий по тропинкам малым

На верный берег, за туман.

И с ним в руке, хранить я буду

Твой милый образ, встречник мой,

И нашей встречи не забуду,

Как не забуду камень твой.

 

29.VII.

sub 76 /sub

sub   /sub

Е. Ф. Юнге20 пишет Достоевскому после «Карамазовых» про свое детство: