Пел преславный пред ними певец, — они же сидели,
молча внимая; а он о возврате Ахейцев печальном
пел, какой им из Трои назначен Афиной Палладой.
В горнице верхней услышав его вдохновенную песню,
велемудрая дщерь Икариева Пенелопа
вниз сошла своего по высокой лестнице дома,
и не одна, — с двумя служанками, шедшими следом.
Между жен
встала возле опоры надёжно устроенной кровли,
спереди умащённой наметкой ланиты прикрывши,
а по бокам у неё служанки верные стали.
Так, со слезами, к певцу божественному обратилась:
“Фемий, тебе же известно немало смертным приятных, —
в них и людей и богов дела певцы прославляют,
спой же одну из тех пред ними, — они же пусть молча
пьют вино, а вот эту печальную песнь перестань же
петь, — от неё в груди надрывается милое сердце
у меня, неизбывным постигнутой горем изрядно,
ибо тоскую по той голове, всегда вспоминая
мужа, кто славен в обширной Элладе и в Аргосе среднем”.
Ей же в свой черёд Телемах рассудительный молвил:
“Мать моя, что ж певцу вселюбезному ты воспрещаешь
так услаждать, как его восторгается дух? — Не певцы же
в том виновны, но Зевс виновен, ниспосылая
каждому из вдохновенных людей, что сам пожелает.
Он же об участи злой Данайцев поёт не в досаду,
ибо песня людьми прославляема больше такая,
что для внемлющих ей является наиновейшей.
Сердце скрепя и с духом своим собравшись, внемли же,
ибо лишён Одиссей возвращения дня не один лишь,
множество и других во Трое погублено воев.
Лучше, поднявшись наверх, занимайся своими делами,
ткацким станком да прялкой, указывай лучше служанкам,
как рукоделить; а речи пускай мужей озаботят
всех, но больше — меня, хозяина в собственном доме”.
Тут она, изумившись, обратно уйти поспешила,
сердце полня свое рассудительной речью сыновней.
В горнице верхней, взойдя со служанками, об Одиссее,
милом супруге, долго рыдала, покуда на вежды
ей не набросила сон ясноокая сладкий Афина.
А женихи тогда загалдели по тёмным хоромам, —
все же возле неё возлечь желали на ложе.
С речью такой Телемах рассудительный к ним обратился:
“Матери женихи моей, надменные слишком,
повеселимся теперь за пиршеством, пусть же не будет
крика, — сколь же прекрасно внимать певцу, да такому
редкостному, как сей, богам подобному гласом.
Поутру же, сойдясь, на лобном рассядемся месте
все, чтоб от вас напрямую потребовал я убираться
прочь из моих хором, — другие пиры задавайте:
вашу и проедайте добычу, меняясь домами.
Ежели кажется вам, что это приятней и лучше,
коль одного добро погибает мужа безмездно, —