Новый Мир ( № 3 2003)

Летом 1943 года вдруг поступил приказ — оборудовать на территории лагеря щели, чтобы во время бомбежки, обстрела переносить в них раненых. Значит, прерывать операции? Однажды во время бомбежки, когда перетащили в щели трех подготовленных к операциям раненых, осталась в палатке я, стоящая как “стерильная” сестра у стерильного столика, и раненый, которому уже сделано было обезболивание, чтобы ампутировать ногу (стопу). Обезболивание — местное (новокаином). Значит, он все соображает... просит не утаскивать его из палатки и чтобы я с ним осталась. Гудят самолеты, стреляют наши зенитки, слышны взрывы бомб... Я стою около носилок с раненым, он держит меня за руку. Получается, что мы друг друга успокаиваем. Даже шутим, но нам страшно. Ему страшнее — он лежачий. Мне захотелось погладить его по голове, и я сделала всего-то полшага вправо... И в это время на то место, где я стояла, шлепнулся кусок металла, пробив потолок палатки... Я подняла — осколок, еще теплый... Раненый изучил его, сказал: “Ты в сорочке родилась: если бы ты не отодвинулась, попал бы в голову... и на косыночке твоей беленькой разлилось бы красное пятно... Я тоже счастливый... не ранило вторично. А осколочек-то от нашего зенитного снаряда...” — И он показал на какие-то буквы и цифры на осколке.

Я берегла этот осколок, потом потеряла.

Бомбили нас тогда частенько. Реакция у каждого своя. Писарь Лёка Фадеев, как только был сигнал тревоги, накрывал голову шинелью и убегал в лес и долго не возвращался, даже когда воцарялась тишина. Из леса в лагерь он входил степенно, нога за ногу. Его спрашивали (все знали его трусость): “Лёка, куда это ты запропал?.. Мы уж думали, что ты под бомбу угодил, — глаза-то шинелью занавешены...” Лёка спокойно отвечал: “А я бомбежки-то и не заметил... Я на такое ягодное место напал... ел, ел, ел...”

А терапевт Зинаида Николаевна Прокофьева, человек здравый, спокойный, при бомбежке или обстреле сразу лезла в нагрудный карман гимнастерки, доставала зеркальце и губную помаду, торопливо красила губы... и потом могла “стоять под бомбами”. Объясняла любопытным: “Как только накрашу губы, никакого страха и уверенность, что все будет хорошо. Помаду я из дома на фронт привезла...” В другое время она никогда губы не красила.

Наташа Лапшина, широкая, вальяжная девушка, в таких ситуациях подхихикивала нервно.

Катя Шумская тихо причитала: “Ой, мамочки! О! Мамочка!..”