Чухонцевская поэзия именно в последнее время предстала как ответ на потребность что-либо противопоставить
ситуации разрывас традиционными ценностями иуплощения картины мира. О потребности поэзии вглубинеочень точно сказала Ольга Седакова, хотя и не в связи с поэзией Чухонцева: “Самые бесспорные образы поэзии <…> несут в себе счастливую тревогу глубины: тревогу того, что эта глубинаесть. <…> Если образ и вправду <…> связан сглубиной,то именно вглубиненаша цивилизация усомнилась <…>. Глубина мира и глубина человека была заподозрена как какой-то страшный подвал, как грязное и душное подполье, набитое ужасами и призраками, как пространство исключительно низкого, зловещего, агрессивного <…>. Новейшая же современность пытается и вообще отменить реальность глубины — и декларативно, производя бесконечные демифологизации и деконструкции всего, что представлялось волнующим и значительным, — и непосредственно практически. Плоскость хозяйничает над нашим зрением <…> над нашим слухом <…> над памятью. Удивительное по своей настойчивости и интенсивности забивание всего пространства восприятия! — так, чтобы и щели не осталось, в которую могла бы проглянуть глубина”30. Столь точное совпадение сформулированных Седаковой потребностей и чухонцевского поэтического ответа на них позволяет сказать, что поэзия Чухонцева в некотором смысле поддерживает подверженную серьезным испытаниямидентичностьрусского читателя.
Впрочем, популярность поэзии Чухонцева не стоит преувеличивать. Регулярно приходится сталкиваться с ее более или менее осознанным неприятием. Это неизбежная — и даже необходимая — составляющая любого
современногоявления. Поэзия Чухонцева отпугивает тем же, чем и привлекает, — своей глубиной, производные которой — неуловимость, неочевидность, отсутствиеготовыхпосылов. Слово Чухонцева — этонамек,своеобразноеприглашение к путешествию. Так поверхность воды намекает на глубину. Очевидно, чтопоэтика намекане может приниматься всеми. Всегда есть люди, которым намекамало. Сегодня их больше, чем даже вчера31.