Новый Мир ( № 5 2003)

Похвальное слово Федору Павловичу, или Ура Карамазову!

Всю жизнь мечтал сыграть старшего Карамазова. В разные времена разные нравились герои и героини: то Грушенька (“злые мы, мать”), то Смердяков (“Значит, правду говорят люди, что с умным человеком и поговорить любопытно”), то Дмитрий (“с Езопом тоже был жесток”), то Иван (“Богу билет свой почтительнейше возвращаю”), то Алеша (“„Это — бунт”, — тихо и потупившись проговорил Алеша”... никто, по-моему, не заметил, что то ли Достоевский, то ли Алеша с готовностью подкидывают вариант ответа Ивану из истории Франции: “Это — бунт!” — “Нет, Ваше Величество. Это — революция”, — но Иван не воспользовался подсказкой), — да, все эти персонажи по-разному и разным мне нравились, но сыграть мне хотелось только Федора Павловича.

Как говорят артисты — самоигральная роль. С первых же слов, которые произносит в романе Федор Павлович, даже физическое его состояние передано с ошеломляющей точностью.

Не то с похмела, не то вполпьяна старший Карамазов объясняет своему младшенькому, собравшемуся в монастырь, про “тот свет” цитатами из бурлескной поэмы братьев Перро “Падение Трои, или Рождение бурлеска”: “J’ai vu l’ombre d’un cocher, qui avec l’ombre d’une brosse frottait l’ombre d’une carrosse” (“Я видел тень кучера, которая тенью щетки чистила тень кареты”). А потрясающий скандал в монастыре? Станиславский учил: “Если хочешь сыграть плохого, ищи, где он — хороший”. А тут и искать не надо! К старцу поехали, чтобы он помирил отца с сыном, чтобы по-ветхозаветному шикнул на буяна и хулигана: “Нишкни! Дети да повинуются родителям своим, и тот, кто не наказывает своего сына, тот его не любит”, — а он что учудил? Принялся новозаветные парадоксы вспоминать насчет родителей, которые не должны раздражать детей своих.