Новый Мир ( № 6 2005)

В представлении Юрия Шульмана Шергин великолепно, как профессиональный лоцман, ориентировался в многообразии русской морской культуры и сознавал свое необходимое место в ней. “Так, можно сказать, — с волнением читал молодой Шергин творения Святителя Филарета, — рыболовное судно было колыбелью христианства и его повивальными пеленами — рыболовные сети”. Константин Случевский, перелагая в стихи прорицание непосредственного предшественника Шергина С. В. Максимова, набрасывал иную райскую картину. Если “дети архангельских снегов” направятся “к странам знойным, к морям, не смевшим замерзать”, то для них “из новых сочетаний, где юг и север в связь войдут, возникнет мир очарований”. Шергин же расценивал такие откровения “не просто как курьез, но как прямой и тревожный вызов”. “Родная природа для Шергина, — утверждает Юрий Шульман, — поэтические врата веры. Ему чужда и непонятна клюевская „журавлиная тяга с Соловков — на узорный Багдад”. Тот не художник, кому за сказкой надобно ехать в Индию или Багдад, — пишет он. — Человек-художник с юных лет прилепляется к чему-нибудь „своему””. Итак, художественный образ Руси для Шергина — северного происхождения, Север — место жительства “многовековой души нашего народа” (как выражал эту же мысль П. Муратов). Впервые опубликованная в виде приложения к книге автобиографическая справка — образчик шергинского стиля: “Прекрасная, самобытная народно-русская культура, — живое слово, изобразительное искусство, зодчество запечатлелись на Севере в формах прочных и красовитых”.

Однако “если мне скажут, — „Что ты из кожи рвешься со своим Севером?! Мой край, моя область почуднее твоего”, я отвечу:

— „То и хорошо, то и ладно. Садись да хвастай. Я тебя всласть послушаю. Только бы в тебе была эта закваска””.

Личная эстетика во многом предопределена реальным “восхищением” Николая Клюева (в сторону Багдада “нетрадиционной” эротики) и Шергина, плененного советской Москвой, после того как он здесь потерял ногу, попав под трамвай, а потом постепенно лишался зрения. В свое время одного из представителей его рода священников, пользовавшегося “излюбом” паствы, “приговорили” к церкви пророка Илии: “Священствовать и церкви без пения не держать”. Родоначальником же фамилии стал татарский сборщик дани (ясака), прозванный за невразумительность речи “шергеном” (балаболом), оказавшийся плененным местной крестьянкой. Результатом стало не только крещение, но и священство после явления во снах самого Иоанна Предтечи.