Новый Мир ( № 6 2005)

У Бориса Шергина современная ему эпоха “атеистической оргии” обостряла “зов таинственный” по-своему исполнить “службу благовестника” на “пользу себе и людям”. Он, конечно, сознавал, что прямое религиозное наставление теперь невозможно. Может быть, и недейственно вообще? “Что же надо сделать?.. Где этот ум взять?.. А уж это программа всей жизни”, — извлекает Ю. Шульман размышления Шергина из журнальных публикаций его дневников.

Шергин становится художником веры, профессионально постигая разнообразные, в частности “мирские”, грани фольклора, “творческого томления всего народа” (по выражению П. Флоренского). Подобно иконнику-реставратору, Шергин “расчищает” жития и мифы, этнографические записки, предания и сказки, освобождая их от исторических и современных наслоений, от всевозможных обработок во вкусах позднейших времен, чтобы добраться до пластов самородной свежести. “Некогда самый процесс сказывания, — осмыслял он свою работу, — являлся делом магическим, сказка почиталась откровением… Если сказка потеряла свое магическое значение, утратила амплуа „священной истории”, то интерес к ней как к занимательнейшему времяпрепровождению остр по-прежнему”. Отсюда задача “слово к людям применить”. И право на нарушение заповеди во имя человека (“Гость с Двины”).

Какова она, изначальная радость веры по Шергину? Приметы ее он обнаруживает у лопарей-охотников, которые, прежде чем “послать пулю, зверю кланяются, просят прощения”. “Северные люди” в целом “убеждены, что начало всякому делу — радость, то есть внутренний пафос. Плотник заявляет: „Крыльцо сегодня рубить не буду, радости нету, несоразмерно выйдет”. — „Плакать звали на поминки, да что-то радости нету. Какой уж плач!” — говорит вопленица”. Если истинный плач — с радостью, то подлинное чтение (в пост) — со “страхом” (Божиим). Староста попавшей в беду промысловой артели в шергинской “Новой земле” (1934) тайно просит своего Ариона: “Пуще всего, чтобы люди в скуку не упали. Всякими манами ихние мысли уводи… Ежели не на корабле, дак на песне твоей поедем”. Что же касается противоположных радости чувств — “изящным страдальцем за веру” называл себя Аввакум, проводит уместную параллель Ю. Шульман, показывая особенности использования этого слова Шергиным. Федор Абрамов самого Шергина назвал “иконой в литературе”.