Новый Мир ( № 6 2008)

Что, конечно, вполне справедливо. И речь даже не о чрезвычайной информативности этого огромного тома, который можно сравнить с концентратом или с перенасыщенным раствором, — вернее, не только о ней. Да, публикация этого документального массива делает доступными сотни, тысячи уникальных фактов из жизни как известных, так и самых незаметных литераторов рубежа XIX — XX веков, многократно укрупняя картину литературной жизни той эпохи. Да, по частоте цитирования дневник Фидлера в ближайшее время, несомненно, станет безоговорочным лидером среди филологических новинок. Но не менее интересна и личность самого автора дневника, та загадка, которую он нам задает и которую будет по-своему разгадывать каждый из читателей.

Фидлер, гимназический преподаватель и переводчик русской литературы на немецкий язык, на самом деле был рожден то ли этнографом, то ли и вовсе энтомологом. Хоть он и писал о себе, что всю жизнь “фанатически поклонялся любому писателю” и современники склонны были видеть в нем “маньяка”, гоняющегося за литераторами с бесчисленными альбомами автографов, но в его дневниковых записях нет никакой экстатичности, скорее безразличие, переходящее в брезгливость:4 “Появился также Южаков, совершенно пьяный, со следами блевотины на бороде, и полез ко мне целоваться своим терпко пахучим ртом; еще немного — и меня самого бы вырвало”. Да и насчет литературных достоинств своих “персонажей” автор дневника, как правило, не заблуждался: “Потом читали стихи — сплошь товар второго сорта”.

Это, однако, вовсе не мешало Фид

леру день за днем, десятилетие за десятилетием фиксировать все, имеющее хоть какое-то отношение к литературному быту, точнее — к быту литераторов. Огромный (немецкое и русское издания вместе включают лишь две трети текста) дневник его представляет собой удивительный и ни на что не похожий документ, порожденный причудливым сочетанием немецкой дотошности с русским литературоцентризмом.