Новый Мир ( № 7 2000)

Но здесь прорисовывается другая опасность, быть может, еще худшая. Дело касается психологии народа, после всех обманов советского времени могущего угодить в иного рода ловушку. Обстоятельства складываются таким образом, что впервые за несколько столетий русский этнос оказывается в оборонительной позиции по отношению к народам Юга, и это рождает в массе русского населения настроения угрюмой замкнутости (чему, с другой стороны, способствует психологическое давление Запада, слишком разноликого в своей открытости). Под знак вопроса поставлено такое известное качество русского народа, как “всемирность” и “всемерность”, сопрягающее духовные процессы с политическими; по крайней мере исторически между теми и другими установилась определенная связь.

Действительно, христианство и римская идея — два типа универсализма, на которых возрос русский народ, — частично друг с другом совпадали (другое дело, насколько такое совпадение можно считать оправданным). Идеально империя должна была укреплять и распространять христианство; свое, национальное целиком поставлено было на службу вселенскому. Об этом писал, в частности, Вяч. Иванов: “...уже самое наречение нашей вселенской идеи (ибо „Рим” всегда — „вселенная”) именем „Рима третьего”, т. е. Римом Духа, говорит нам: „ты, русский, одно памятуй: вселенская правда — твоя правда; и если ты хочешь сохранить свою душу, не бойся ее потерять””.

Возьмите век Екатерины, когда был осуществлен уникальный по своей масштабности “бросок на Юг”. Не просто от избытка сил или, скажем, от жадности и даже не только из геополитических соображений завладели русские обширными территориями Причерноморья (и уже нацелились на самый Константинополь), но во исполнение некоторого предназначения, некоторой миссии мирового характера. Версальский стиль жизни и поверхностное увлечение Вольтером не помешали “великой жене” с ее “орлами” чувствовать истинную глубину задач, ими себе поставленных: война с турками ведется “за христианство” (Потемкин) и за римскую идею. Ни то, ни другое не является русским по происхождению, но перенято у далеких заморских инициаторов, столетия назад покинувших историческую сцену. Державин и Петров с восторгом возвещали: дух ахеян, и римлян, и крестоносцев вошел в русских; и се: “Осклабясь, Пифагор дивится... / Что зрит он преселенье душ...” (Державин, “На приобретение Крыма”).