Новый Мир ( № 7 2000)

Можно, кстати, найти немало общего в том, как эволюционировали две модели универсализма — русская и американская. Каждая из двух стран изначально заявила о себе как о “Новом Израиле”, и каждая (Россия — в качестве СССР) в итоге скатилась к натуралистическому мессианству, откровенно безбожному в одном случае и градуально утрачивающему христианское содержание в другом. В обоих случаях одержала верх эвдемоническая идея (земного “счастья”), только у советских — нагая и обращенная в будущее, а у американцев — более прикровенная, но зато обращенная в настоящее. Кроме того, советские мыслили “счастье” в масштабе человеческих массивов (и поначалу даже подчеркивали незначительность человеческой “единицы”, существующей в настоящем времени: так, в фильмах 20 — первой половины 30-х годов положительные герои, “строители будущего”, часто выглядят какими-то обтерханными люмпенами), а у американцев в центре внимания остается отдельно взятый человек: каждый, будь он белым, черным, желтым, оливковым или бронзовым, обязан выглядеть как конфетка (даже в гробу).

Конечно, американская модель, в отличие от советской, несет в себе определенное позитивное содержание. Американский опыт демократии имеет мировую ценность; другое дело, что made in USA вряд ли стоит механически переносить в страны, культурно от них далекие.

Впрочем, нынешняя Америка, “С глухой негритянской синкопой / Мешая арийский пэон”, сама являет странную картину в культурном отношении. И это тоже результат ее многоэтнического состава — только уже никем, кажется, не предвиденный. Белые европейского корня всегда полагали аксиоматичным, что они будут “гнуть” инородцев по тем лекалам, которые выбрали для себя; но вот наступил час, когда под напором извне они стали гнуться сами. Джаз, первоначально воспринятый как очередное развлечение, исподволь стал вырабатывать у них другое, “сорванное” дыхание, теплые пахучие ветры, дующие из южных морей, принесли незнаемую прежде истому и с нею другие чувствования, с собственной религиозно-культурной основой трудно совместимые. Причиною такой податливости, очевидно, стала их “безнадзорность” в культурном смысле (что, может быть, обусловлено изначальной пуританской недооценкой культуры как “фронта” человеческой деятельности). Культуре был предоставлен самотек; в результате мечта о всеобщем братстве все больше оборачивалась “упростительным смешением” по образцу портового кабака, да простится мне такое сравнение.