Новый Мир ( № 8 2004)

То, что герой нашего времени Сенчин так похож на героя Гандлевского, по сути, лишает его права называться “молодым” (то есть свежим, обновляющим литературную тенденцию) писателем: в его последних произведениях, а значит, и в его творческой личности нет необходимой для этого новизны. Перекличка образов его персонажей, духовных близнецов, с образом литературного прошлого — Криворотовым — чуть ли не буквальна. Общие у них и энергетическая опустошенность, предощущение старости — это при том, что Криворотову пятьдесят, а Сенчину и в реальности, и во всех его воплощениях только за тридцать, так что кажется, будто он и состарился быстрее оттого, что встрял в отмирающий аппендикс литературного движения.

Объединяет этих актуальных персонажей литературного процесса и причина их несчастной жизни. Литература для обоих “изначально была средством самоутверждения (и отчасти — психотерапией, отчасти — формой противостояния косности и неподвижности)” (С. Костырко; см. его “Обозрение #92”, посвященное роману Гандлевского, —

). Творческое бессилие, энергетическое безволие и жизненная безуспешность героев Гандлевского и Сенчина происходят от изначально искаженного понимания ими своего предназначения. О связи творческой реализованности с правильным выбором жизненного пути очень точно сказал Бердяев: “Бездарность есть грех, неверное определение своего места и призвания в мире. Воля к бездарности всегда есть боязливое приспособление к „миру”” (“Смысл творчества”). В самом деле, смысложизненный крах и ощущение творческой недоодаренности Криворотова и Сенчина происходят от “приспособления к „миру””, то есть от их желания подчиниться наиболее выгодному, престижному стандарту судьбы.