И слава богу, что лихой порою
никто вокруг ни слова не сказал,
я чёрный уголь сердца жёг глазами
и за грудки бессильно память тряс,
пока не спал с лица и не погас,
старательно чужими стёрт тенями.
* *
*
*
Памяти Аллы Горской
Вот солнца чёрного закат,
и тяжко сердце колобродит.
У изголовья призрак бродит.
Сон или бред? А может, явь?
Да — это ты. Конечно, ты
проходишь поступью вельможной
и обжигаешь взором грозным.
Не выстояли мы. Прости.
Прости. Не выстояли мы,
малы для нашего распятья.
Но ты не посылай проклятье,
кто за державными дверьми.
Брани. Но нас не проклинай,
что вновь Голгофа смертью ранней
осквернена. Но, слышишь, втайне
о нас, о грешных, не рыдай.
* *
*
*
Сверкают трубы, блеском слепнут слитным —
снаружи, изнутри. Струится ввысь
высокий день. Как спирта штоф, повис
лёд-горизонт.
Иные в душах тихнут
и отдаются с щедростью подруг
твоей душе, что в луч остекленела.
Прозрачное твое продлится тело
мостом ажурным сквозь столетий круг.
Письмо к жене и сыну, 10 августа 1981 г.
[4]
Дорогая Валечка,
Получил Твоё письмо — № 3 и № 5. Письма № 4 не было (то есть конфисковали, якобы было подозрительное). Получил письмо от Михаси
[5]— со стихами Цветаевой (некоторые мне неизвестны, наверное, издание 1979 года дополняет наш томик, изданный в Библиотеке поэта). Получил письмо и от Дмитрия Васильевича[6]— с Поэмой конца, переписанной старательно.