Новый Мир ( № 8 2011)

В небольшом эссе о Гоголе[4]

Бенигсен ставит в заслугу великому писателю то, что «мистика и абсурд у Гоголя вплетаются в „нормальную” реальность с такой естественностью и стремительностью, что невольно ставят под сомнение „нормальность” этой реальности». Бенигсен, несомненно, продолжатель гоголевской линии в русской литературе и вполне осознанно добивается такого сочетания реальности и абсурда, чтобы у читателя возникло сомнение в нормальности самой реальности. В рассказах это удается: они полны иронии, изобилуют остроумными диалогами и смешными поворотами сюжета. С романами дело обстоит сложнее.

Почти все, кто писал о Бенигсене, обращали внимание на то, что он работает с расхожими мифами. «На исходе нулевых в русской литературе появился прозаик, умеющий внятно пересказывать обществу им же самим порожденные мифы», — пишет Вадим Муратханов

[5].Большинство считает, что эти мифы так или иначе подвергаются деконструкции, хотя случалось писателю и получать обвинения (на мой взгляд — довольно курьезные) в культивировании этих мифов. Так, Сергей Беляков пишет в связи с романом «Раяд» (М., 2010): «Всеволод Бенигсен продолжает конструировать и пестовать либеральный миф о национальной нетерпимости русских, о бесчисленных и безжалостных скинхедах»

[6]. Хотя в действительности все обстоит с точностью до наоборот: идея национальной исключительности не культивируется, а подвергается испытанию.

Другое дело, что, пытаясь разрушить, осмеять порожденные обществом мифы с помощью гротеска, обнажая их абсурд, Бенигсен, как точно замечает Марк Липовецкий, не столько подрывает те «бинарные оппозиции, на которых строятся все глобальные идеологии, все мифологические конструкции», сколько создает новые, гибридные абстракции. Новые идеологемы.

Мифов, с которыми работает Бенигсен, общество создало не так уж и много — соответственно и число излюбленных писателем идеологем ограничено, при этом они повторяются из романа в роман.