Новый Мир ( № 9 2005)

Вопрос об “источниках” образа Импровизатора был предметом активного исследовательского интереса. Прямые авторские указания, как и иные данные на этот счет, отсутствовали; прототипов предполагаемых, реальных и литературных, набралось довольно много. Так, в 1934 году Е. Казанович (сб. “Звенья”, вып. III-IV) назвала следующие: “жалкий импровизатор-римлянин” из романа мадам де Сталь “Коринна”; персонаж повести В. Ф. Одоевского “Импровизатор” (который “бросился к собиравшему деньги при входе и с жадностью Гарпагона принялся считать их”); французский актер и чревовещатель Александр Ваттемар, который, гастролируя в 1834 году в Петербурге, явился однажды к Пушкину в утренние, рабочие часы и, насмешив поэта “до слез”, как тот признавался в письме жене, сумел получить от него рекомендательное письмо (ср. утреннее, неурочное посещение Чарского незваным гостем и последующее устройство Чарским вечера Импровизатора); наконец, немец Макс Лангеншварц, импровизатор, о гастролях которого в 1832 году писали “Санкт-Петербургские ведомости” и “Северная пчела” (сообщавшая, в частности, об одной из тем, вынутых гастролером: “Извержение Везувия”,— ср. тему “Последний день Помпеи” в третьей главе “Египетских ночей”).

У этих людей и этих персонажей и впрямь есть черты, которые могли быть использованы в повести. Но вот существенное обстоятельство: ни у одного из них нет того, что является неотъемлемым и определяющим качеством пушкинского Импровизатора. У них нет поэтического гения. Тем самым прототипы, рассмотренные Е. Казанович, лишь частично сходные с пушкинским персонажем, словно бы составляют окружение некой центральной, то есть несравненно более близкой к этому персонажу, фигуры. Такой фигурой может быть единственный известный Пушкину импровизатор-поэт, и притом великий поэт, — Адам Мицкевич. Впервые такое утверждение было обосновано Анной Ахматовой3.