Нож

– Ясно. – Харри плотнее прижал телефон к уху, как будто хотел сократить расстояние между ними, между своей квартирой на улице Софиес-гате, где Брюс Спрингстин в вечернем мраке протяжно пел «Stray Bullet», и находящимся в двух тысячах километрах отсюда домом Олега, из окна которого открывался вид на военный аэродром и на залив Порсангер-фьорд. – Я звоню, чтобы попросить тебя соблюдать осторожность.

– Осторожность?

Харри рассказал ему о Свейне Финне.

– Если Финне мстит мне за то, что я убил его сына, то ты тоже можешь оказаться в опасности.

– Я приеду в Осло, – решительно заявил Олег.

– Нет!

– Как это – нет? Если этот мерзавец убил маму, то я что же, по-твоему, буду сидеть здесь и…

– Во-первых, отдел убийств и близко не подпустит тебя к расследованию. Подумай, какие доводы адвокат может выдвинуть против следствия, в котором ты, сын жертвы, принимал непосредственное участие. Во-вторых, вероятно, Финне выбрал твою мать, а не тебя, потому что ты находишься вдали от его охотничьих угодий.

– Я приеду.

– Послушай, Олег! Если он придет за тобой, я хочу, чтобы ты оставался там, где сейчас находишься, по двум причинам. Во-первых, он не поедет две тысячи километров на машине, а значит, полетит на самолете и прибудет в маленький аэропорт, сотрудникам которого ты заблаговременно раздашь его фотографии. В любом случае Свейн Финне не тот человек, который может легко затеряться в маленьком городке. Если ты будешь на месте, у нас повышаются шансы поймать убийцу. Ясно?

– Да, но…

– Причина номер два. Представь себе, что тебя не будет там в тот момент, когда Финне приедет и застанет Хельгу дома одну.

Молчание. Только Спрингстин и пианино.

Олег кашлянул.

– Ты же будешь постоянно держать меня в курсе событий?

– Ну конечно. Значит, договорились?

После того как они закончили разговор, Харри сидел и смотрел на телефон, лежащий на журнальном столике. А Брюс Спрингстин по прозвищу Босс запел следующую песню, которая также не вошла в альбом «The River», – «The Man Who Got Away»[26].

Ну уж нет, черт возьми! В этот раз Финне от него не сбежит.

Телефон был холодным и безжизненным.

В половине двенадцатого Харри не выдержал.

Он натянул сапоги, взял телефон и вышел в коридор. Ключей от машины на комоде, куда он обычно их клал, не было. Обшарив карманы всех брюк и курток, он наконец обнаружил их в окровавленных джинсах, лежавших в корзине с грязным бельем. Харри отыскал «форд-эскорт», уселся в машину, отрегулировал водительское сиденье, повернул ключ в замке зажигания и автоматически протянул руку к радио, но передумал. Его приемник был настроен на «StoneHardFM», потому что на этой станции не разговаривали, а только круглые сутки играли безмозглый обезболивающий хард-рок, но сейчас ему не требовалась анестезия. Харри хотел испытывать боль. И он поехал в тишине по сонным ночным улицам центра Осло, потом вверх по холмам, где дорога, извиваясь, проходила мимо Морской академии и бежала дальше, в Норстранн. Он съехал на обочину, достал из бардачка карманный фонарик, вышел из машины и посмотрел на купающийся в лунном свете Осло-фьорд. Он был черным и блестел, как медь, там, где уходил на юго-запад, в сторону Драммена и открытого моря. Харри достал из багажника фомку и постоял некоторое время, изучая ее. Что-то не укладывалось в общую картину, у него вроде как мелькнула какая-то мимолетная мысль, но тут же ускользнула. Он укусил протез на пальце и вздрогнул, когда зубы соприкоснулись с титаном. Но это не помогло: мысль исчезла, как сон, безвозвратно уплывающий из объятий памяти.

Харри прошел к краю холма и направился по снегу к старым немецким бункерам, куда он, Эйстейн и Треска обычно приезжали, чтобы напиться втроем, пока их ровесники отмечали окончание учебного года, День Конституции, Ночь святого Ханса, или что они еще там праздновали.

После фоторепортажа, появившегося в одной из столичных газет, местные власти повесили замки на двери бункеров. Дело не в том, что ответственные сотрудники администрации не знали, что ими пользуются наркоманы и проститутки, да и фото тоже было отнюдь не первым: газеты и раньше публиковали снимки молодых людей, вкалывающих героин в израненные руки, и иностранок в вульгарных костюмах на дырявых матрасах. Общественность заставила встрепенуться всего лишь одна фотография. Она даже не была слишком жестокой. На матрасе сидел молодой парень, рядом с ним лежали наркотик и шприц. Он смотрел прямо в объектив камеры взглядом усталой собаки. Шок вызывало то, что он выглядел как совершенно обычный молодой норвежец: голубоглазый, в свитере с национальным узором, с коротко подстриженными, ухоженными волосами. Такая фотография вполне могла быть сделана во время пасхальных каникул на семейной даче. На следующий день местные власти повесили замки на все двери и расклеили объявления о наказании за проникновение внутрь и о том, что бункеры будут регулярно патрулироваться. Харри знал, что последнее было пустой угрозой: у начальника полиции не было лишних людей и средств, чтобы этим заниматься.

Харри вставил фомку в щель.