"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг

Нейман, как мы все увидели позже, имел гибельное влияние. Эту линию проводили все. В борьбе против

фашизма лозунг "бей фашистов" и т. д. Оценить положение было нелегко. Кровавое наступление фашистов, тайные убийства, как нужно было на это отвечать?

Сейчас я уже знаю, что были сделаны серьезные ошибки в вопросе о завоевании социал-демократических

рабочих, но не было ли у нас в 1932 г. социал-демократического правительства в Пруссии, которое было

готово на всякие гнусные действия, направленные против рабочих? Обстановку тогда было оценить крайне

сложно. В партии не было никаких открытых дискуссий, даже дискуссий между товарищами. Если бы такие

дискуссии были, были бы выяснены все вопросы, и я смогла бы исправить мои ошибки».

Это — строки из письма Роберты Гроппер, написанного в тюрьме Генеральному секретарю ИККИ Георгию

Димитрову, который не

242

понаслышке знал, насколько опрометчивым оказался курс немецких коммунистов. По сути дела, из их

ошибок и выросла политика «антифашистского народного фронта», принятая Седьмым конгрессом

Коминтерна. То, что в те годы борьба с гитлеровским режимом прокладывала себе курс методом проб и

ошибок, оказалось трагическим знаком эпохи — знаком, характерным не только для коммунистов.

Годы в тюрьме при отсутствии родственников и друзей, которые могли бы оказать хоть какую-то помощь,

три года без единой передачи «с воли», сделали свое дело. В своих заявлениях начальнику тюрьмы Роберта

Гроппер писала о том, что ее платье износилось в клочья и совершенно развалились туфли, ей не в чем

выйти из камеры на допрос. Такого рода просьбы на «бытовые темы» отправлялись к следователю, который

вел ее дело — иногда даже небольшое послабление тюремного режима заставляло обвиняемого идти на

компромисс с собственной совестью, соглашаться с той версией «государственных преступлений», который

навязывали ему оперативные работники НКВД.

Новый поворот дело Гроппер приняло после подписания в августе 1939 г. пакта о ненападении — началась

подготовка немцев, считавшихся германскими подданными, к отправке в Третий рейх. В Бутырке создали

специальную камеру гостиничного типа — кровати с белыми простынями, столы с посудой, выдали чистое

белье. Даже отправляя в лапы гестапо политэмигрантов, советское руководство не хотело ударить лицом в

грязь. Людей откармливали, лечили, давали отрасти волосам, и только после этого фотографировали для

оформления выездных документов. Почему Роберта Гроппер оказалась в этой камере класса «люкс»,

осталось неизвестным. Так или иначе вопрос о стоптанных туфлях и платье, превратившемся в рубище,

отпал сам собой. В этой камере Роберта вновь увидела жен многих функционеров, с которыми всего 7 лет

назад работала в ЦК КПГ, в том числе — вот совпадение! — и жену Гейнца Неймана.

В момент временной либерализации тюремного режима отлаженная система дала сбой. Роберту Гроппер

посчитали уже осужденной, т. е. находившейся на более свободном режиме, чем подследственные. Поэтому

ее просьба о помощи, адресованная немецкой секции ИККИ и датированная 1 декабря 1939 г., была

направлена начальником Бутырской тюрьмы не следователю, а напрямую в Коминтерн. Мы не узнаем, было

ли это простым упущением бюрократической машины или сознательным шагом опытного чиновника, чтобы

наконец-то решить вопрос с бутырской «долгожительницей». В письме Гроппер содержалась линия защиты,

которой придерживалась подследственная, она просила руководителей КПГ подтвердить эту линию: да,

243

были ошибки и заблуждения, но не было политических уклонов, а тем более преступлений.

Сигнал был понят, хотя и отправился обратно в сильно ослабленном виде. Характеристика, подготовленная

будущим лидером ГДР Вальтером Ульбрихтом, содержала весьма уклончивую оценку позиции обвиняемой:

«Хотя она и не выступала за группу Неймана, но и вместе с тем не боролась против этой группы...» Но затем

позитив все-таки перевешивал: «Роберта Гроппер осознала свою политическую ошибку. Нет оснований

считать, что после 1932 г. она имела отношение к группе Неймана».

Нетрудно себе представить, какой переполох вызвала в областном управлении НКВД справка, присланная из

Коминтерна. Она, по сути дела, разрушала и без того зыбкое обвинение в антисоветской деятельности.

Почти через год, в ноябре 1940 г., на ней появилась виза начальника отделения, курировавшего ход следствия

по шпионским делам — «справка приобщению к следственному делу не подлежит». Вопрос о личной вине

обвиняемой не играл в данном случае никакой роли — речь шла о непогрешимости органов

госбезопасности, продолжавших считать себя «щитом и мечом пролетарской революции».

Подошла к концу и эпоха «пакта о ненападении» с нацистской Германией, а Роберта Гроппер все еще

оставалась в Бутырке. В марте 1941 г. она писала главе недавно созданного Наркомата госбезопасности

СССР Меркулову: «Следствие по моему делу было вторично закончено 13 декабря 1938 г. Двадцать месяцев

меня не вызывали, а 16 сентября 1940 г. мне сообщили, что я снова числюсь за следственной частью... Мое

положение здесь в тюрьме тяжелее положения других заключенных. Русские арестованные имеют