"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг

хлеба и несколько картофелин позволяет только не умереть сразу. Не знаю, что будет весной. У меня нет ни

платьев, ни белья, чтобы выменять на них хоть немного продуктов. Я ведь оставила почти все в Москве, а

большая часть была расхищена во время моего пребывания в заключении».

Однако главным в письмах немецкой коммунистки были не сетования на лишения военной поры, а просьбы

вернуть ее к активной политической жизни, использовать ее опыт для построения будущей Германии.

Прекрасно знакомая с ритуалами большевистской партийности, Гроппер грамотно выстраивала стратегию

борьбы за возвращение честного имени, говоря в своих письмах только об интересах дела, лишь изредка

позволяя себе включить в них и личные нотки. 10 января 1946 г. она писала Председателю Верховного Со-

вета СССР Михаилу Калинину: «Немецкая компартия не исключала меня из своих рядов, но, несмотря на

это, моя совесть заставляет меня просить Вас пересмотреть мое дело. Теперь я в России живу 11 лет, оставив

на родине мать и дочь. После освобождения Германии Крас

246

ной Армией я желала бы вернуться на родину и поэтому прошу Вас мне в этом посодействовать».

Изменились и настроения в отделе кадров ИККИ, ставшем после роспуска Коминтерна в 1943 г. частью

огромного аппарата ЦК ВКП(б). С апреля 1945 г. Роберта Гроппер неоднократно включалась в списки

немецких коммунистов, которые планировались к отправке в Германию. Однако непогашенная судимость

неизменно делала свое дело — все то же Особое совещание, теперь уже МГБ, своим решением от 6 ноября

1946 г. оставило немецкую коммунистку в режиме спецпоселения.

В Советском Союзе, как показывает его недолгая история, не было более эфемерных решений, чем решения, считавшиеся окончательными. И это касалось не только глобальных вещей вроде построения коммунизма

или выращивания кукурузы, но и кадровых перемещений отдельных «колесиков и винтиков» системы. В

конечном счете вопрос о судьбе Роберты Гроппер был разрешен не борьбой конкурирующих ведомств, а

ходом глобального исторического процесса. Начиналась «холодная война», составной частью которой была

конфронтация двух Германий. Кадры КПГ — те, кто вернулся из нацистских концлагерей, не попал под

расстрельную статью в годы большого террора и выжил в ГУЛАГе — были буквально наперечет. Теперь уже

было не до рассматривания в микроскоп темных пятнышек политической биографии. В выездных

документах героини нашего очерка появились обтекаемые формулировки: «Освобождена за отсутствием

компрометирующих материалов». Это выглядело почти как оправдание, хотя до официальной реабилитации

человека, не совершившего никаких преступлений, было еще очень далеко.

14 января 1947 г. Роберта Гроппер выехала в Берлин. Вальтер Ульбрихт, отвечавший в руководстве СЕПГ за

кадровые решения, не ошибся в ней. Пережитые испытания не изменили ее убеждений. Характеристики,

которые составлялись в ЦК КПСС на номенклатурных работников из «братских стран социализма», редко

выходили за рамки казенных и ничего не значивших фраз. Однако о руководительнице Демократического

союза женщин Берлина говорилось вполне конкретно: «Тов. Гроппер без желания делится впечатлениями о

Советском Союзе. Одному из функционеров СЕПГ она заявила: "Хотя в СССР ко мне отнеслись

несправедливо, я осталась о нем очень хорошего мнения"».

Подобные оценки явно не украшали ее личное дело, но и не рассматривались как повод для партийного

разбирательства. Нежелание восторгаться прошлым трудно было поставить в вину женщине, которая из 12

лет, прожитых в СССР, 9 провела в тюрьме и ссылке. Она

247

молчала о пережитом, продолжая считать такую позицию своим партийным долгом и служением делу

социализма. Последний, равно как и саму ГДР, Роберте Гроппер довелось пережить ровно на три года.

Вильгельм Керф: ИСКЛЮЧЕНИЕ ИЗ ПРАВИЛ

19 июня 1939 г. Генеральный секретарь Коммунистического Интернационала Георгий Димитров, как

обычно, начал свой рабочий день с чтения входящей корреспонденции. Шифротелеграммы от партий,

находившихся на нелегальном положении, перемежались с внешнеполитическими обзорами ТАСС —

Европа неотвратимо катилась ко Второй мировой войне.

В стопке бумаг находилось письмо Отдела кадров ИККИ с необычной просьбой, заставившей руководителя

Коминтерна на минуту отвлечься от текущих событий и погрузиться воспоминания. Димитрова просили

высказать свое мнение «о поведении Вилли Клейста (Керф) на Лейпцигском процессе». Это не было

праздным интересом кадровиков, письмо появилось «в связи с запросом соответствующих организаций» —

аббревиатуру НКВД старались не упоминать всуе даже во внутриведомственной переписке.

Димитров был в курсе, что Вильгельм Керф, как и сотни других немецких коммунистов, находился в тюрьме

под следствием, обвиненный в государственных преступлениях. Однако «ежовщина» уже закончилась, и на

волю тоненьким ручейком текла информация о том, что же на самом деле происходило в те страшные годы

за стенами Лубянки. Вопреки своему обыкновению накладывать короткие резолюции он написал на письме: