"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг

разрешило выводить за рамки дела о заговоре в немецкой секции Коминтерна тех из обвиняемых, кто не дал

ни одного «признательного протокола».

28 января 1939 г. так поступили и с Вилли Клейстом. Однако в основе такого поворота событий лежали не

только его уверенность в своей правоте и несгибаемая воля, но и активная борьба с неправедным

следствием. В его архивно-следственном деле сохранились многочисленные жалобы и заявления, которые

после снятия Ежова стали приобщаться к следственным материалам, передавались органам прокуратуры.

Они представляли собой не крик души оказавшегося у последней черты человека, а скрупулезное

разоблачение всех пунктов обвине

252

ния. Такие заявления не появлялись спонтанно, они складывались в голове долгими ночами, когда

заключенные спали по очереди в переполненных камерах, и заучивались наизусть. Их тексты напоминают

ходьбу по лезвию ножа, хотя внешне они и выглядят достаточно серо на фоне других откровений узников

Лубянки. Не случайно они адресованы не Сталину и не Ежову, как обычно, а конкретному следователю,

знакомому с обстоятельствами дела. Именно такой стиль борьбы дал свои результаты.

В своих заявлениях Клейст не допускал и намека на то, что все произошедшее с ним являлось театром

абсурда. Последовательно разбивая доводы обвинителей, он делал вид, что принимает их всерьез. Такая игра

со следователями не могла не импонировать последним. Сказывалось и то, что им приходилось иметь дело с

одним из героев революционной борьбы, на примерах которой воспитывались антифашистские убеждения

молодого поколения советских граждан. 11 мая 1939 г. состоялся последний допрос, зафиксированный в

деле. Судя по его протоколу, следователь в какой-то степени попал под влияние сильной личности — все-

таки перед ним сидел человек, отчет о выступлении которого на Лейпцигском процессе напечатали все

советские газеты. В тот же день Клейсту было сообщено об окончании следствия по его делу. Но он не стал

пассивно ждать приговора, а продолжал сочинять заявления, в которых точно выдерживал собственную

линию защиты — никаких сомнений в правильности проводимой политики репрессий и резких выпадов в

адрес следствия, и в то же время никаких уступок в вопросе о собственной вине.

15 июня 1939 г. он писал следователю: «Уже почти 15 месяцев я нахожусь в тюрьме. Мое мнение по поводу

этого ареста Вам известно. Оно по-прежнему то же самое: если этот арест по причинам внутреннего и

внешнего положения Советского Союза явился частью общих мероприятий, направленных против

эмигрантов, то я как коммунист достаточно политически грамотен и дисциплинирован, чтобы все это понять

и даже согласиться с ним, хотя эти 15 месяцев в моральном и психологическом отношении являются самым

тяжелым периодом моей жизни. Если же мой арест последовал на основании предположения, что я каким-то

образом совершил преступление против интересов Советского Союза, Коммунистического Интернационала

и КПГ, то я не могу поступить иначе, кроме как решительно протестовать против моего ареста».

Можно предположить, что это письмо стало последней каплей, упавшей на ту чашу весов сталинской

Фемиды, где собирались доводы в защиту обвиняемых. В Коминтерн было отправлено поручение дать

материал, который позволил бы закрыть дело в пользу обвиня

253

емого. Отсюда и возник запрос о поведении Клейста в ходе Лейпциг-ского процесса, на который правильно

отреагировали и сотрудники отдела кадров ИККИ, и сам Георгий Димитров. В постановлении о завершении

следствия полностью приводилась резолюция последнего — Коминтерн все еще занимал выдающееся место

в иерархии ценностей советского государства. Случилось то, что не так уж часто происходит в жизни, но, безусловно, украшает ее. Вилли Клейст помог болгарскому коммунисту, когда тот сидел на скамье

подсудимых в ходе процесса о поджоге рейхстага. Димитров смог погасить свой долг, когда функционер

КПГ оказался на Лубянке и стал жертвой надуманных обвинений. Клейст был освобожден в числе первых

жертв массового террора 1937-1938 гг. — и в числе очень немногих.

Ему была назначена персональная пенсия, представительство КПГ сделало все для того, чтобы обеспечить

его работой и жильем. Неоценимую помощь для Клейста сыграла поддержка его жены. Когда он находился

под следствием, она забрасывала письмами все инстанции, ручаясь честью коммунистки, что ее муж не

совершал никаких преступлений. «Прожив с ним 2 года, я видела в нем только хорошего друга и

прекрасного товарища...» — писала Антонина Жилкина в немецкую секцию ИККИ на следующий день

после ареста мужа. В 1947 г. Вилли Клейст, вновь ставший Керфом, вместе с семьей отправился в

Восточную Германию. Он не пытался вернуться к партийной карьере, но знакомство с Пиком и Ульбрихтом

создавало необходимую подушку безопасности и открывало многие двери. В 50-е гг. Керф работал

заместителем директора Института современной истории при Академии наук ГДР.

Эта должность побуждала к размышлениям о собственной судьбе на фоне закончившейся эпохи. Он мог бы