"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг

использовались оперативными работниками для того, чтобы добиться от арестованного признательных

показаний.

«Сейчас считаю счастьем, что благодаря моему аресту и добровольному признанию гнусная роль,

навязанная мне германскими властями, закончилась»222. Автор этих строк, российский еврей Яков Трабский

придумал трогательную историю собственной вербовки. В Германии, где он проживал до 1936 г., ему

грозила смертная казнь, так как немка-арийка родила от него ребенка. И вот этого ребенка органы гестапо

оставили у себя в качестве заложника, отправив Траб-ского шпионить в Россию (где тот вскоре вновь

женился). Трудно сказать, убедила ли следственные органы эта история или сам образ скромного продавца

Даниловского универмага, но Трабский получил всего три года — таких «счастливчиков» в нашей базе

данных всего пять человек.

После того как человек соглашался с выдуманными обвинениями в свой адрес, конвейер допросов не

останавливался. От него требовали назвать все новые и новые имена соучастников, добивались совпадения

его признаний с показаниями других арестованных. Складывается впечатление, что оперативные работники

НКВД сами не были уверены в том, куда будет направлено следствие, и в ходе допросов несколько раз

меняли характер обвинений. Австрийцу Альфреду Федину, признавшемуся в шпионаже, следователь вдруг

заявил, что все это вранье и ему придется сознаться в том, что он был заброшен в СССР (в 1922 г.!) для того, чтобы вредить австрийской компартии223.

3. Избиения и пытки

В случае если с обвиняемым не удавалось договориться «по-хорошему», в ход шли угрозы, а затем и прямое

насилие. Борису

222 На собственноручных показаниях Трабского начальственное лицо поставило недовольную визу: «Пишет он отвлеченно, надо

добиться конкретных показаний о людях, с которыми был связан по шпионской работе». В итоге Трабский пошел на ОСО не как

иностранец и получил «всего» три года.

223

Очевидно, такая переквалификация обвинений избавила Федина от расстрела, он получил 10 лет лагерей, а после завершения срока

был приговорен к ссылке в Красноярский край (ГАРФ. Ф. 10 035. On. 1. Д. П-50 248).

132

Ширману заявили, что его сочтут неразоружившимся врагом и расстреляют, а также арестуют его мать и

жену, показывали даже заполненный ордер на их арест. По отношению к женщинам использовались угрозы

раздеть догола и т. п. Иногда следователь просто открывал дверь, и обвиняемый слушал крики и стоны

истязаемых в соседних кабинетах. В сочетании с увиденным в тюремной камере, рассказами других

арестованных это оказывалось достаточно действенным «аргументом».

Судя по письмам и заявлениям из лагерей, до начала массовых операций «методы физического воздействия»

по отношению к немцам не применялись, их все-таки считали иностранцами, что подразумевало иное

обращение. Особое отношение к ним сохранилось и во второй половине 1937 г., германских граждан

принуждали к признаниям в основном методами психологического воздействия224. Инженер Наркомсвязи

Готфрид Банд, следствие по делу которого велось осенью 1937 г., так и не признался в шпионаже, что было

отмечено в обвинительном заключении, представленном Ленинградским районным отделением НКВД г.

Москвы. Это не понравилось областному начальству, и документ не был подписан. Допросы Банда

возобновились в начале следующего года, и он подписал все, что от него требовали.

Артур Гертрампф, арестованный в первый день немецкой операции, отказался признать себя шпионом, но на

допросе 14 марта 1938 г. заявил, согласно протоколу, что «до сего времени я скрывал факт своей вербовки

для шпионской деятельности на территории СССР». На заключительном этапе немецкой операции в ход шли

самые настоящие пытки, под их воздействием признавались практически все. Полного отказа от «мер

физического воздействия» не произошло и после завершения «ежовщины»: Густав Грабнер, арестованный

вторично в 1940 г., писал о том, что и в этот раз его сажали в карцер, в холодную камеру, в одиночку, в

результате чего он пытался покончить жизнь самоубийством.

Спираль насилия раскручивалась постепенно. Вначале человеку не давали спать, его допрашивали

попеременно несколько следователей («конвейер»). В ходе допроса его могли заставить сидеть на кончике

табурета, стоять до потери сознания, могли вылить на голову чернила. Если человек продолжал

упорствовать, начиналось физическое воздействие. Иногда это были простые тычки, сбивавшие со сту

224 Сотрудник посольства Германии в Москве писал в своих мемуарах: «Нам неизвестно, чтобы по отношению к германским гражданам

применялось насилие» (Herwarth Н. Op. cit. S. 119).

133

ла, несколько пощечин, уколы перьевой ручкой. Камерная «наседка» сообщала о настроении Евгения Бланка

после допроса: «Давать показания он не собирается и считает, что кончик стула и легкие удары по шее

вполне терпимы, т. е. все произведенные над ним манипуляции в этой области не нарушили его душевного

настроения»225.

Затем дело доходило до жестоких и длительных избиений, в которых принимали участие несколько