"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг

сотрудников НКВД (при пересмотре дела, как это было в случае Мориц-Гримма, его предыдущий

следователь вопрошал: «Вы же не будете отрицать, что лично я вас не бил?»). Использовались подручные и

специально заготовленные орудия — пресс-папье, табуретки, резиновые полосы, вырезанные из

автомобильных покрышек. Особо упорных сажали в «горячую камеру» — там невозможно было дышать,

пот лил градом и человек терял сознание226.

Все эти методы и приемы, конечно, не фиксировались в АСД на этапе следствия, они приводятся в

заявлениях заключенных из лагерей и в целом совпадают с тем, что мы знаем о деятельности ежовских

подручных из опубликованных воспоминаний узников ГУЛАГа. Просмотр большого количества заявлений

приводит к мысли о том, что в лагерях шел активный обмен информацией о том, как правильно составлять

эти документы, на каких моментах заострять внимание (конечно, к их числу относились избиения).

Сложился даже некоторый набор стандартных формулировок, вроде тех же «мер физического воздействия».

В мемуарах немецких заключенных не раз упоминается тот факт, что заявления им писали товарищи по

лагерю, лучше владевшие русским языком. Однако в том, что эти заявления с описанием методов следствия

и требованием о пересмотре дела являются криком души, уникальным источником по истории «сталинского

правосудия», сомневаться не приходится. Описанные в них формы истязаний, которыми пользовались

сотрудники НКВД, в полной мере соответствуют тому, что мы знаем из воспоминаний узников ГУЛАГа.

Высланные из СССР германские граждане детально рассказывали о пытках на допросах в гестапо, в ходе

которых этому сюжету уделялось особое внимание227.

225 Германский подданный Бланк до 1918 г. проживал в России, затем выехал на родину, но так и не смог найти своего места в

Веймарской Германии. В 1923 г. он вернулся из Берлина, сопровождая зверей, купленных дрессировщиком Дуровым.

226 Показания Эдуарда Штилова на заседании Военного трибунала 16 ноября 1939 г.

227 См. выдержки из протоколов в книге: Mensing W. Von der Ruhr in den GULag. S. 92-95.

134

Прибывший в 1932 г. в качестве политэмигранта Бернард Клинг-байль писал из лагеря 10 июня 1939 г.:

после отказа признать себя виновным «я был жестоко избит, после чего следователь сам сел и написал, без

моего участия, протокол допроса. Так как я по-русски читать не умею, а мое требование о предоставлении

переводчика не было удовлетворено, то я, не зная, что в протоколе написано, отказался от его подписания. Я

был тогда подвергнут сильным побоям, пришли "на помощь" следователю еще 6 человек, открыли двери

комнаты и обратили мое внимание на крики истязаемых, угрожая со мной поступить также. Таким образом я

был вынужден подписать протокол, не зная его содержания». Это было обычным явлением: «После доставки

меня в Кунцево, следствие началось с того, что я в течение 5 ночей подвергался избиению и затем 14

февраля 1938 г. я был вынужден подписаться под протоколом, который был выдуман и написан собственной

рукой следователя»228.

Прошедшие годы не могли стереть в памяти людей, столкнувшихся с произволом карательной системы, всех

деталей произошедшего. Архитектор Вернер Шнейдратус писал в 1954 г.: «Во время 8-месячного следствия

мне предъявили самые дикие обвинения и подвергли на Лубянке таким тяжелым физическим истязаниям,

что меня пришлось перевести в одну из больничных камер Таганской тюрьмы. Однако и здесь следователь

меня не оставил в покое ни днем, ни ночью, меня выносили на носилках на бесконечные допросы с

"пристрастием" и в конце концов заставили (в моей физической "обработке" участвовало по 2-3 человека) меня, физически и морально совершенно сломанного, подписать какую-то явную нелепость...»229

Реже откровенные рассказы встречаются в протоколах допросов тех, кто продолжал находиться под

следствием после окончания «ежовщины». Порой им вновь приходилось сталкиваться со следователем,

который полгода-год назад вел их допрос «интенсивными методами», что никак не стимулировало

откровенности. И все же здесь есть интересные факты и интерпретации. Так, молодой архитектор Курт

Либкнехт в ходе допроса 8 августа 1939 г. заявил, что «показания, данные мною относительно моей

вербовки и шпионской деятельности, даны мною при психическом воздействии».

Следователь, который прекрасно знал, о чем идет речь, наверняка сделал удивленное лицо и попросил

разъяснить, что же это такое. Либкнехт пояснил: «Психическое воздействие заключается в следу

228 Заявление Вальтера Рефельда на имя М. И. Калинина от 30 мая 1940 г.