Нуар

— Браво! — воскликнул я. — Как приятно иметь дело с профессионалом! Поэтому опустим долгую и очень интересную жизнь основоположника кабардинской литературы Кази-бека Ахметукова и перейдем сразу к полковнику Мохаммеду Беку Хаджет Лаше. Именно под таким именем этот человек значился в списках русской разведки. Хаджет Лаше — Хромой Праведник. Полковник взял себе этот псевдоним после того, как был ранен в ногу во время операции в Турецкой Армении. Пропустим очень многое и перепрыгнем сразу в год 1918-й. Мы с вами тогда был новичками в разведке, а вот Хаджет Лаше считался одним из самых заслуженных ветеранов. Именно ему руководство ВЧК поручило очень важное задание в Швеции…

Гость устало повел плечами:

— Гравицкий, эту сплетню я слышал уже много раз. Хаджет Лаше не был агентом ВЧК. Он просто маньяк и убийца…

— Не просто! Он был художником, великим мастером боли и страданий. Каждую жертву полковник пытал несколько дней, жег раскаленными клещами, пилил череп, поджаривал на огне пальцы. И люди были всё еще живы! Когда дело открылось, добрые шведы пришли в ужас. А потом выяснилось, что полковник Хаджет Лаше убивал несчастных из идейных соображений, он в такой форме, видите ли, боролся с большевизмом. Неудивительно, что русских эмигрантов, ваших искренних врагов, начали пачками вышвыривать из Швеции. Блестящая операция, товарищ Дуглас!

Он хотел что-то сказать, но я поднял руку.

— Не спешите! Сейчас будет самое интересное. Извергу, садисту и убийце Хаджет Лаше дали десять лет тюрьмы. Не так много, если подумать. Более того, чекистское начальство обещало ему устроить побег или обменять на какого-нибудь шведского шпиона. Увы, ветерана обманули. Время шло, он сидел в тюрьме… Помните сказку про джинна в кувшине? К тому же случилось беда: сошел с ума и скончался его старший сын. Полковник винил в смерти первенца не только себя, но и тех, кто его предал. С каждым годом ненависть к ведомству Дзержинского росла и крепла, долгими ночами Хаджет Лаше придумывал все новые и новые пытки для своих прежних хозяев. Во сне он видел огонь, раскаленное железо, красные угли…

Я подошел к очагу, провел ладонью над сухим жаром.

— Вот, где-то так… А теперь, Сергей Михайлович, сюрприз. В тех бумагах, что вы читали, сказано, что Григорий Эттингер, он же Мохаммед Бек Хаджет Лаше, скончался в шведской тюрьме Лангхольмен 29 сентября 1929 года. Но это не так. Лига Обера, которую я здесь представляю, побеспокоилась о старике. У нас много друзей в Швеции, например, кое-кто из семьи младших Бернадоттов. Вы же это знаете, правда?

Я обернулся и поглядел на гостя. Товарищ Дуглас держался отменно, однако его спокойствие казалось теперь каким-то стеклянным. Остались лишь ударить в нужное место. Не кувалдой — маленьким молоточком.

— Мы выкупили полковника. Чей-то труп отпели и похоронили, но Хаджет Лаше к семье, увы, так и не вернулся. Мы опоздали — он сошел с ума от ненависти и горя. Родственники поместили беднягу в одну из парижских клиник. Старик почти ничего не соображает, зато хорошо помнит, кто виноват в его бедах. И по-прежнему в его снах огонь, железо и угли…

«То be, or not to be…» Аплодисментов я не ждал, поэтому сразу обернулся, махнув рукой молчаливым слушателям в масках.

— Приведите. Только, ради бога, осторожней. И побеспокойтесь о нашем пациенте.

Процедура возвращения товарища Дугласа в вертикальное положение не обещала быть интересной, и я предпочел отвернуться. На улице уже стемнело, в открытую дверь смотрела ночь. Но вот тьма колыхнулась. На порог ступили новые гости, сразу трое. Два крепких парня в масках поддерживали под локти еще одного — невысокого, абсолютно седого старичка в нелепом больничном халате. Давно не стриженные волосы свисали с плеч, грудь укрывала длинная неопрятная борода. На белом, словно рыбье брюхо, лице жили одни глаза. Взгляд товарища Дугласа прошибал насквозь, этот — жег каленым железом.

— Проходите, господин полковник, — улыбнулся я. — Стол накрыт!

Старичок дернулся, мотнул головой:

— Ананасана! Ананасана!.. Огня![50]

Последнее слово прозвучало странно — с ударением на первом слоге. Владелец больничного халата вырвался из державших его рук, прихрамывая, подбежал к очагу, подпрыгнул и внезапно захихикал.

— Огня! Огня! Ийим! Ананасана!

Чекист уже висел, едва касаясь босыми ногами пола. Парни в масках отступили подальше, не желая мешать, я же, напротив, подошел ближе. Грех пропускать такое.

— Ананасана! Бана! Эвет! Бана-бана!.. Басан!..

Старичок, весело, совершенно по-детски смеясь, подхватил с пола асбестовые рукавицы. Миг — и в его руке оказался длинный стальной прут, острый конец которого горел красным огнем.

— Ананасана! Басан! Ийим! Басан!..

Осмотр инструментов поднял гостю настроение. Он подпрыгивал, жмурился, дергал себя за бороду. Вслед за прутом из очага были извлечены клещи, затем бурав.

— Огня!..

Я подошел к безмолвно наблюдавшему за всем этим Дугласу, поглядел снизу вверх.