Нулевая долгота

— Я жажду видеть людей чистыми душой, без лжи. Полными достоинства и благородства. Преданными своей земле и деятельными на ней. Мне часто снятся сны, будто я смогла вдохновить синеборцев на добрые деяния. Ведь каждый человек в отдельности — прекрасен и добр. Но лишь люди оказываются вместе, как начинаются раздоры, борьба честолюбий. Я вижу зло, но бессильна справиться с ним.

Она говорила странные, не принятые для разговора слова, и Андрей было хотел возразить, но промолчал, не желая спугнуть ее непонятную искренность. Ему сладко было слушать ее речь, втягивать в память до мелочей ее печальное лицо, ее всю. Ему хотелось обнять ее, нежно прижать к себе и целовать, особенно наполнившиеся слезинками серые прекрасные глаза. И чтобы стряхнуть с себя неудержимое волнение, он оторвал свой взгляд от нее, и его потянуло взглянуть вверх, и под куполом он увидел живые глаза, глядящие в упор. Страх мгновенной конвульсией передернул его. Андрей потупил взор и, едва преодолев страх, вновь вскинул голову под купол: лик уже был тусклым, плохо видимым, неудачной плоской росписью, к тому же потрескавшейся, грязной.

— Фу, мистика, — поежился он.

Она удивленно, обеспокоенно посмотрела на него и, ничего не сказав, взяла за руку и уверенно повела из церкви.

Дождь уже кончился, ветер спал, резко посветлело, и казалось, что солнце, обозначившееся белым пятном, вот-вот прорвет хмарь.

— Эх я, дурило! — обрадовался Андрей. — Это, конечно, солнце сверкнуло под куполом, а мне что-то почудилось. — И он облегченно рассмеялся.

Они спустились к озеру.

Свинцовую тяжесть Всесвета едва колыхали волны и устало пенились на песчаном берегу, бесследно исчезая.

— Я знаю, ты приехал просить моей руки, — стыдясь своей откровенности, прошептала Наденька и легонько вытянула свою руку из его ладони. — Вот смотри вокруг: я хочу жить здесь и здесь умереть. А тебя влекут другие края, там твое призвание. Мне же здесь радостно, я счастлива. Правда, как все просто?

— Но, Наденька? — вопросительно произнес он, пытаясь срочно подыскать аргумент, чтобы увлечь ее иной мечтой.

— Нет, нет, Андрюша, — с поспешной решимостью остановила она его.

— Ну как же так, Наденька? Может быть, ты любишь другого человека?

— Пока не люблю, Андрюша. Пока я не думаю о замужестве. Да разве только в этом счастье?

— Я не знаю, конечно. Однако…

— Однако так думаешь?

— Ну не совсем так, конечно.

— Андрюша, — она ласково смотрела ему в глаза своими чистыми и правдивыми, — но разве существует только любовь для себя? А если наполняет сердце любовь другая, к другому, ко всему?

— Я не совсем понимаю тебя, Наденька.

— Ну как же, Андрюша. Я люблю свое Синеборье. Все это вокруг. Все, все. В этом моя жизнь.

— Можно тебя поцеловать, Наденька? — прошептал он.

— Можно, — ответила она, сжавшись.

— Я люблю тебя. Теперь я знаю, что люблю тебя, — проникновенно сказал он.

4

Софья Владимировна, мать Наденьки, не пошла на лекцию Сергея Константиновича прежде всего потому, что нужно было приготовить достойный гостя ужин. Раньше всем варевом-жаревом, а также домашними хлопотами ведала Домна Дмитриевна, мать Софьи Владимировны, но в последние месяцы старушка совсем сдала, едва передвигалась по дому, все забывала и уже почти не видела.

Ничто Домну Дмитриевну теперь не волновало. Она готовилась к смерти. К встрече со своим дорогим мужем Владимиром Афанасьевичем Рябининым, умершим девять лет назад. Она бродила на ощупь неуклюжим призраком по дому, ласкала рукой старинную мебель, особенно громадный буфет, приобретенный ею с Владимиром Афанасьевичем сразу после венчания, когда они вселились в этот большой красивый дом. Она часами сидела на диване, поставив близко к глазам давние фотографии, и что-то беззвучно шептала.

Софья Владимировна и Наденька с тоской и отчаянием наблюдали, как гаснет жизнь в их дорогой и любимой бабуне, и никак ее не тревожили. Их всегда открытый и хлебосольный дом (традицию эту давным-давно утвердил Владимир Афанасьевич, бессменный директор синеборской школы) был теперь тихим и печальным. Вот только приезд Сергея Константиновича восстановил эту традицию, и теперь Софья Владимировна неумело готовила торжественный ужин, а Домна Дмитриевна оставалась в своей комнате неподвижная и безучастная.

Софья Владимировна задумала испечь пирог с судаком и наделать котлет. Котлеты ее не беспокоили, она умела их делать сочными и нежными, очень вкусными, и даже Домна Дмитриевна всегда ее призывала настряпать котлет, которые в доме так и звали — «Софьины». Но вот приготовить тесто, ловко обработать судака, как это умела Домна Дмитриевна, спечь его так, чтобы он не оказался сырым или пересушенным, а в самый раз, когда, как говорится, пальчики оближешь, Софье Владимировне приходилось делать впервые.