Нулевая долгота

Вот почему, когда Леонид Александрович оказывался в рябининском доме, куда-то тут же исчезала его грубоватая начальственность, так привычная ему и всем окружающим, и был он уже не ответственный товарищ, а просто Леонид Жгутов, сильный, жадный до знаний, споров, не совсем уверенный в себе, то есть такой, каким он был в славные времена далекой юности.

Стол уже был накрыт. Пирог Софье Владимировне все же удался. Все ели с удовольствием, нахваливали хозяйку. Выпили по нескольку рюмок таврического портвейна, а Жгутов и Андрей Сильченко опрокинули под закуску по граненому стаканчику водки. Все хотели, чтобы вышла Домна Дмитриевна к столу, но она отказалась, сославшись на немощь. Наденька от выпитого вина раскраснелась, чуточку захмелела.

Сергей Константинович кушал царственно: сидел он за столом прямо, изысканно орудуя ножом и вилкой, неторопливо, со вкусом прожевывая пищу. Отвлекаясь от еды, он высказывал короткие четкие реплики и опять продолжал есть, величественный. Андрей с легкостью следовал ему, привыкший к застольному ритуалу за границей. А вот Леонид Александрович сильно смущался своей неловкости, одеревенелости в работе тяжелыми серебряными ножом и вилкой. Он буквально растерялся, когда Буданов и Сильченко стали умело есть кусок пирога не руками, а теми же столовыми приборами. Леониду Александровичу сие показалось неестественным, но он решил последовать их примеру. От неумелого движения ножа кусок выскочил на скатерть к полной растерянности Леонида Александровича.

— Нет, пожалуй, я буду есть руками, — сердясь на себя, мрачно сказал Жгутов.

— Конечно, Леонид Александрович, — поддержала его Наденька. — Я тоже люблю руками.

— Вы любите, а я, выходит, не умею, — жестко подчеркнул Жгутов, разоблачая себя до конца, без снисхождения.

— А вы знаете, — с легкостью заметил Буданов, показывая, будто ничего особенного не случилось, — в Англии, например, детей в школе учат, как сервировать стол, как есть.

— Ой, — откликнулась Наденька, — этому ведь еще в детских садах надо учить. А вообще-то, по-моему, у нас многое надо пересмотреть в школьном образовании.

— Надюшка, — улыбается Софья Владимировна, только что пришедшая из кухни и присевшая к столу, — ты у нас великий реформатор.

— Но ведь это же так, Сергей Константинович? Возьмите историю. Нельзя же ее все время преподносить по-разному. Например, учебник для четвертого класса. Это — не историческая последовательность, а рассказы по истории. Рассказы! Я против.

— Ах, Наденька, — вздохнул Буданов.

— А как вы думаете, Леонид Александрович? — спрашивает она Жгутова.

— Я думаю, — мрачно говорит Жгутов, все еще сердясь на свою неловкость, — что у нас с историей все в порядке.

— Позвольте! — удивляется Буданов. — Вы действительно так думаете?

— Да, действительно так, — подтверждает Жгутов. Чтобы смягчить резкость суждения, поясняет: — Конечно, я лично над историческими проблемами не размышляю. Я едва справляюсь с текущими делами. Мне о них думать приходится.

— Однако, Леонид Александрович, — назидательно говорит Буданов, — история не лишена великого смысла. Без истории мы дети. Я убежден, что иногда надо размышлять над историческими проблемами. Для того чтобы приподняться над текущими делами и увидеть исторический простор своей деятельности.

— Вы говорите, как профессор истории, — резковато отвечает Жгутов. — А жизнь требует сиюминутных решений и забот. Ни рабочим, ни мне, как руководителю, не хватает времени для философствований и исторических чтений. Мы люди конкретного дела и конкретных целей.

— Вы не правы, Леонид Александрович, — возражает Буданов. — Согласитесь, если бы у рабочих не было интереса, они бы не посещали так широко и, я подчеркиваю, на добровольных началах наши исторические беседы.

— Да, соглашусь. Но пусть вас не обидит: найденный вами камень с могилы старца не прибавит им духу в выполнении планов. А это все-таки главное!

Софья Владимировна понимает, что разговор принял слишком резкий оборот. Обычно она никогда не вмешивалась в споры Жгутова с Будановым. Но Жгутов частенько бывал грубоват и нетактичен. Она всегда с грустью вспоминает уважительные бесконечные разговоры, которые вели, теперь уже в давние времена, Сергей Константинович и ее рано умерший Святик. Его докторская диссертация так и осталась не опубликованной и не защищенной. Как самую дорогую ценность, хранит ее Софья Владимировна до лучших времен, веря Сергею Константиновичу, что это — исключительное исследование и оно «еще прозвенит». Сергей Константинович по приезде радостно намекнул, что наконец складываются благоприятные обстоятельства для публикации. Софья Владимировна теперь с нетерпением ждет душевной беседы с ним, когда все разойдутся.