же крепкой – уж что-что, а топором он владел на совесть. Каждый год ему казалось, что
внутри до сих пор пахнет Беллой – цветы в летнем солнце, но, конечно, это был просто
мираж – как те, что он видел в своем единственном арктическом походе.
Он опустился на земляной, теплый пол, привалившись спиной к бревенчатой стене, и,
закрыв глаза, опять пожалел, что разучился плакать – еще с того времени, как держал ее,
умирающую, в объятьях.
Петя отложил книгу и прислушался – где-то рядом, сквозь раскрытые ставни, слышался
нежный, грустный звук виуэлы. В порту было тихо – послеполуденная жара спустилась на
Порт-Рояль, и женский голос в этой тиши был особенно одиноким, - как будто не было
больше никого на целом свете.
Descansa en el fondo del mar, -пела девушка, - verdes como los ojos. Su nombre era Isabel, el a
muria por amor.
Воронцов бросил на стол пару монет и спустился к берегу – не было сил не думать о ней, о
той, что была сейчас так далеко – за океаном, за просторами земли, за еще одним морем.
Он сел на песок, и пропустил его между пальцами – такой же теплый, - подумал Петя, - как
вся она, такой же напоенный солнцем. «Та, что умерла из-за любви, - пробормотал юноша и
вдруг, стиснув зубы, сказал: «Ну, уж нет, не позволю».
Вечером, после того, как труп ее мужа выбросили в море, она сказала: «Нет, не сейчас».
Он отстоял все ночные вахты сам, а на рассвете пошел укладывать вещи. «Я и не знала, что
бывает такое счастье, - сказала
Только вечером, вдохнув запах свежего дерева, стоя на пороге маленькой хижины, Белла
повернулась к нему, и, опустив голову, сжав пальцы, не смотря на него, проговорила: «Ты
должен это знать. Прежде чем…»
Степан слушал ее, стоящую совсем рядом – так, что в свете костра было видно, как текут
слезы по ее щекам. Они долго молчали, а потом он, наконец, посмев прикоснуться к ней,
взял ее за маленькую руку и сказал: «Прости меня».
Потому что больше сказать было нечего.
-Я ненавидела это…,-Белла
-Я не хотела, чтобы ты взял меня такой, - ее рот чуть дернулся, - с плодом насилия на руках.
И я знала, - она вдруг посмотрела на него, - снизу вверх, - что, если он родится, я буду всю
жизнь смотреть на него и видеть его отца!
Она повернулась спиной к Степану и рванула вниз платье. Шелк затрещал, и перед ним
была ее нежная, белая спина – с заживающими, темными рубцами от плети.
-Белла, - сказал он, не в силах заключить ее в объятья. «Я должен был забрать тебя три
года назад, и ничего этого бы не было. Прости, любимая».
Она уронила голову на руки и чуть слышно проговорила: «Я так молилась, так молилась,
Ворон, чтобы выкинуть. Это грех, но я молилась Мадонне и всем святым.
Степан внезапно вспомнил, как давно, той страшной московской осенью, он просыпался
каждую ночь от криков сестры – будто стонал подранок, прося смерти.
-Не надо, - медленно сказал он, и положил руки ей на плечи, вдыхая запах цветов. «Все
кончилось, Белла.
- Я вся твоя, - сказала она, чуть слышно, проведя сухими губами по его щеке. «Ведь ты такой
один, Ворон».
Он, закрыв глаза, еле сдерживаясь, сказал: «Пойдем».
Утром он спал долго, - отсыпаясь за все ночные вахты, а когда открыл глаза, - ее рядом не
было. Он зевнул, и перевернулся на другой бок, с намерением поспать еще, как вдруг
почувствовал рядом с собой что-то холодное.
-Давай
Степан, легко поднял ее и пристроил на себя. «Ну, уж нет, - сказал он, - более ты у меня
никуда отсюда не выйдешь, жена.
-Я в тюрьме? – в
-В рабстве, - потянувшись, закинув
-Как раз по мне, - Белла
Темные ресницы дрогнули, опускаясь на глаза прозрачной зелени, и она кивнула.
Сейчас он сполз по стене и лег туда, где они спали двенадцать лет назад.