О чем молчит ласточка

– Он отрицал не ценность, а сам смысл именно моего, как он выразился, «сочинительства». И самое неприятное в том, что он вообще-то прав. Музыка действительно бессмысленна, потому что пройдет время и она неизбежно потеряется и забудется. Может быть, сочинения великих композиторов по случайности или из-за исключительного таланта станут бессмертными, но с моими этого точно не произойдет. Какой-нибудь саундтрек сохранится в истории благодаря фильму, но даже самые популярные фильмы забудутся. И вряд ли через пятьсот лет кто-то будет слушать написанное неким Юрой Коневым.

Володя открыл было рот, чтобы возразить, но Юра снисходительно улыбнулся и покачал головой.

– Йонас не понимал главного: для меня это «сочинительство» – попытка сохранить то, что обречено на умирание. Я люблю музыку за хрупкость. Но Йонас прав и в другом: то, что делает он, идет на пользу всем и даже спасает жизни. Но меня тогда так ранили его слова, что я закатил настоящую истерику – мы ужасно поссорились. Он собрал вещи, ушел и перестал отвечать на звонки. Где-то через неделю я не выдержал и бросился его искать. В комьюнити-центре его не оказалось, я собирался поехать на Моцштрассе и обойти каждый клуб, но догадался сначала зайти в нашу старую квартиру. У меня, конечно, остался свой комплект ключей, и я даже и не подумал позвонить в дверь – сам открыл. Зря не позвонил, не увидел бы…

Юра резко замолк и отвернулся, будто пытаясь скрыть свои эмоции. Вдохнул, выдохнул, снова посмотрел на Володю и ровно продолжил:

– Он не слышал, как я вошел, и продолжал прыгать на каком-то парне. Я глазам своим не поверил, стоял в дверях, как идиот, приглядывался, мол, не может быть, что это Йонас. Но это был он, не пьяный, не под наркотой, а настоящий он!

Юра снова замолчал и отвернулся. А потом и вовсе откинулся на подголовник и прикрыл лицо рукой. Тяжело вздохнул.

– Не знаю, что творилось у меня в голове, не помню. Но я не сказал ни слова, просто выбежал оттуда, и ноги сами принесли меня на Моцштрассе. – Говоря это, Юра не отнимал ладони от лица, избегая смотреть на Володю. Голос его звучал глухо. – Я напился вдрызг и в каком-то клубе, не помню уже в каком, столкнулся с одним парнем из прайда, который давно пытался меня склеить. Не спрашивай, зачем я это сделал, я не знаю! Он давно хотел, а я сам ему предложил: ведь я теперь человек свободный, ничто меня не останавливает. О боже…

– Угу. И он, конечно же, согласился, – скривившись, протянул Володя.

– Да.

Понимая, что осуждать его не имеет права, Володя все равно не смог промолчать. С издевкой спросил, заранее зная ответ:

– И это решило проблему? Тебе полегчало?

– Нет, конечно.

Юра опустил ноги на пол, ссутулившись сел в кресле. Володя не мог злиться на него. А на Йонаса – мог.

– Я теперь очень жалею, – процедил он, – что не набил этому уроду морду. А ты молодец, ты правильно сделал, что порвал с ним.

– Я с ним не порвал, – прошептал Юра. – Я его простил. Я любил его, понимаешь?

«Любил его», – мысленно повторил Володя. Впрочем, и без этих слов ему стало ясно: Юра действительно любил Йонаса, по-настоящему и искренне.

Но страшно, действительно страшно Володе стало от другого: главный человек в жизни Юры не он, а Йонас! И на самом деле Володя – всего лишь проходящая первая влюбленность, какая бывает у всех и всеми забывается.

Это у Володи после Юрки не было ничего, после Юрки ничего не осталось. Чувства к нему на многие годы выжгли в Володе способность любить. Была нежность к Свете, стыд и страх за нее. Была похоть к Игорю, надежда и обида. Но любви не было. Володя за всю свою жизнь не испытывал ее ни к кому, кроме Юры. А Юра любил. По-настоящему, сильно, самозабвенно, жертвенно, именно так, как когда-то Володя – его.

И в то же время он понимал, что в самом факте Юриной любви к другому нет ничего предосудительного, неправильного или несправедливого. Просто у Юры хватило смелости вновь испытать столь сильные чувства. Так разве он в чем-то виноват? Конечно, нет, но Володю убивало, травило и выворачивало наизнанку то, что Йонас для Юры значил так же много, как Володя в юности.

Если светлый хрустальный образ Юрки начал покрываться трещинами еще в Берлине, то во время этого разговора он стал рассыпаться на куски, что, падая на пол, с мелодичным звоном разбивались и исчезали навсегда. Но если того Юры, чей образ бережно хранил в памяти Володя, больше не существовало, то кто тогда сидел перед ним? Кто-то чужой? Вряд ли. Незнакомый? Нет. И что этот «кто-то» значил для него?

Значил он многое. Ведь от взгляда его карих глаз сердце билось быстрее и в груди теплело. Володю тянуло коснуться Юры, а его собственный голос звучал так нежно, когда он называл его по имени. Ю-ра. Музыка этого имени – шепчи его или кричи – одинаково волшебна.

– Тогда почему вы расстались? – спросил Володя, ощущая пустоту внутри.

– Мы расстались без причин. Все произошло само собой. У меня с глаз будто спала пелена, я перегорел, как лампочка, и понял, что просто не хочу больше его видеть, что все ушло: и любовь, и влечение, и вообще какие-либо чувства и эмоции.