О чем молчит ласточка

– Я перечитал сценарий вдоль и поперек, но все еще не понимаю, как должна звучать постановка, – ответил тот. – Казалось бы, сам Булгаков указал это в романе. Например, вот фамилии у героев как у композиторов: Стравинский, Римский – очевидно, что Римский-Корсаков, – и, конечно, Берлиоз.

– И что же за музыку зашифровал Булгаков? – с любопытством спросил Володя. Он подтащил к пианино кресло и уселся в него, всем своим видом показывая, что готов внимательно слушать.

– С Берлиоза все начинается, он как ключ ко всему. У него есть «Фантастическая симфония», вот послушай, что сам Берлиоз писал про нее. – Юра открыл книгу и зачитал страницу, заложенную закладкой: – «Молодой музыкант с болезненной чувствительностью и горячим воображением отравляется опиумом в припадке любовного отчаяния. Наркотическая доза, слишком слабая для того, чтобы вызвать его смерть, погружает его в тяжелый сон, сопровождаемый странными видениями, во время которого его ощущения, чувства и воспоминания претворяются в его больном мозгу в музыкальные мысли и образы. Сама же любимая женщина становится для него мелодией и как бы навязчивой идеей, которую он находит и слышит повсюду»[6]. – Юра отложил книгу, повернулся к Володе и добавил уже от себя: – Казалось бы, что тут думать, правда? Но это слишком просто. Слишком на поверхности. Тем более какие, к черту, будни Москвы под Берлиоза? Нет, тут должно быть что-то еще. Что-то более сложное.

Володя взял его руку в свою, посмотрел в глаза и начал, осторожно подбирая слова:

– Ты очень интересно рассказываешь. Здорово, что так глубоко разбираешь материал, но ты только думаешь и ничего не пишешь. А твоя работа – писать, без этого ведь теряется навык, так?

Но Юра его будто не слышал, спрашивая скорее воздух, чем Володю:

– Как должна звучать повседневная Москва? Или, точнее, как передать Москву тридцатых немцам? Может быть, Утесов? Как у него было: «Я могу под окнами мечтать, я могу, как книги, их читать…»[7] И плевать, что написана в шестидесятых, она отражает настроение! – Его глаза загорелись искорками интереса, щеки залились нездоровым румянцем, Юра заерзал на стуле и вдруг воскликнул: – Володя, надо срочно купить Утесова. Отвези меня в Харьков! Я бы сам съездил, но выпил. – Он кивнул на полупустой стакан, стоящий на пианино.

Володя вздохнул.

– Юра, подожди, успокойся. Не надо никуда ездить. Я скачаю тебе Утесова.

– Спиратишь? Ты что, это же воровство!

– Я куплю в интернете, – не зная, как это сделать и можно ли сделать вообще, пообещал Володя. – В крайнем случае куплю завтра диск. Только не надо никуда бежать прямо сейчас, хорошо? Тем более уже вечер, ты не успеешь к закрытию магазинов.

– А, да. Да, верно. Жаль.

– Ты лучше запиши, что придумал. Сыграй что-нибудь из того же Берлиоза, но не размышляй, а сыграй, ладно?

– Ладно, – сдался Юра, кажется, успокоившись.

Оставив его наедине со своими мыслями, Володя отправился заниматься немецким. Но сосредоточиться не получалось: вместо того чтобы учить новые слова, он то и дело отвлекался на мысли о Юре. Он уже который день ничего не пишет, придумывает сам себе отговорки, занимается чем угодно, но только не сочинительством. У него резко меняется настроение, появляются какие-то маниакальные идеи. И сценарий уже неделю назад прислали, а он никак не сядет за работу. К тому же Юра слишком часто пьет, да еще и в одиночестве. Неужели это действительно творческий кризис?

Размышляя, как можно ему помочь, Володя бросил немецкий и отправился в кровать, Юра присоединился к нему через полчаса. Обняв его, Володя задумчиво пробормотал:

– А помнишь, рассказывая о Йонасе, ты говорил, что твоя музыка бессмысленна, потому что не настолько великая, чтобы остаться в истории?

– Ну? – буркнул Юра ему в шею.

– Я считаю, что это не так. Я считаю, что она достойна того, чтобы о ней помнили будущие поколения, – сказал Володя, но в ответ услышал лишь какой-то невнятный звук. – От твоего фырканья мое мнение не изменится. Юр, чтобы стать великой, музыка должна быть написана. Я понимаю, что пока сложно, но ты хотя бы пробуй, просто попытайся что-нибудь сочинить. Хотя бы просто сиди за открытым пианино, а не используй его как барную стойку.

– Ну что мне прямо сейчас идти? Я устал…

– Не сейчас, конечно. Завтра. Завтра попробуешь?

– Не знаю… – Юра отвернулся от него.

Володя посмотрел на его затылок, на разбросанные по подушке чуть отросшие волосы, которые, и без того непослушные, теперь вились. Отчего-то Володе стало так его жаль, что стиснуло горло.

– Юра, – печально прошептал он, – а тебе поможет, если сделать что-нибудь с пианино? Ты сам говорил, что оно фальшивит и плохо звучит. Возможно, из-за этого так сложно сесть за него?

– Возможно, – тут же отозвался Юра. – Надо бы вызвать профессиональных настройщиков. Я пытался сделать что-нибудь со звуком, но у меня ничего не получилось.

– Да, давай вызовем, пусть посмотрят. Только завтра, как назло, начинаются праздники, никто и не будет работать.

– Ну не завтра, так позже, время еще терпит.