О духовных явлениях в искусстве и науке

⁵⁵ Прекрасный образчик тут – его очерк о Леонардо да Винчи и проблеме двух матерей

[156]. Да, у незаконнорожденного Леонардо действительно имелись настоящая мать и мачеха, но на самом деле эту проблему можно трактовать как мифологический мотив, даже когда двух матерей нет и в помине. У мифических героев очень часто две матери, а для египетских фараонов этот мифологический обычай был фактически de rigueur

[157]. Но Фрейд сосредотачивается на «непристойном» факте, довольствуется мыслью, что за этим скрывается нечто «естественно неприятное» или негативное. Данная процедура не совсем «научна», но тем не менее с точки зрения исторической справедливости я считаю ее более ценной, чем если бы она была научно неопровержимой. Темное основание, также характеризующее «проблему Леонардо», слишком легко рационализировать при помощи узконаучного подхода, и тогда историческая задача Фрейда по выявлению тьмы за мнимыми фасадами не была бы выполнена. Малая научная неточность здесь не имеет принципиального значения. Если внимательно и критически прочитать работы Фрейда, то неизбежно сложится впечатление, будто он ставил целью служить науке, о чем не уставал повторять снова и снова, однако тайно отвлекался на культурную задачу, о чем сам не подозревал, и происходило это в ущерб дальнейшему развитию его теории. Сегодня глас вопиющего в пустыне обязан звучать научно, если вопиющий хочет быть услышанным множеством людей. Во что бы то ни стало мы должны разъяснить, что именно наука обнажила те-то и те-то факты, ибо только так они получили убедительное объяснение. Но даже наука не защищает от бессознательного мировоззрения. Сколь легко увязать «Святую Анну с Богородицей и Младенцем Христом» Леонардо с классическим представлением мифологического мотива двух матерей! Но для поздневикторианской психологии Фрейда, а также для широкой публики во всем ее разнообразии, гораздо полезнее оказывается – после «тщательного исследования» – подтвердить, что великий художник обязан своими достижениями оплошности своего уважаемого отца! Этот выпад достигает цели, а Фрейд совершает выпад не потому, что сознательно хочет бросить науку ради сплетен, а потому, что находится под принуждение «духа времени», зовущего к разоблачению пресловутых темных сторон человеческой психики. Подлинно же научным подходом тут будет мотив двойного материнства, но он заботит лишь тех немногих, для кого знание действительно имеет значение при всей своей немодности. Широкая публика остается равнодушной, потому что для нее одностороннее и негативное объяснение Фрейда значит гораздо больше, чем для науки.

⁵⁶ Принято считать, что наука стремится к беспристрастной, непредвзятой и всеобъемлющей истине. Теория Фрейда, с другой стороны, есть – в лучшем случае – лишь частичная истина, а потому, чтобы уцелеть и доказать свою полезность, она требует догматичности и инквизиторского фанатизма. Для научной истины достаточно простого утверждения. Психоаналитическая теория втайне не намерена выдавать себя за строгую научную истину; она направлена, скорее, на более широкую общественность. Отсюда мы опознаем ее «кабинетное» происхождение. Она проповедует те истины, которые чрезвычайно важны для невротика начала двадцатого столетия, этой бессознательной жертвы поздневикторианского психологизма. В нем психоанализ уничтожает ложные ценности, выжигая гниль «мертвого века». В какой-то степени это действительно ценное, действительно необходимое расширение практических знаний, немало способствовавшее изучению невротической психологии. Мы должны быть благодарны смелой односторонности Фрейда за то, что ныне медицина в состоянии лечить случаи невроза индивидуально и превратить индивидуальную психику в объект исследования – ведь до Фрейда подобное рассматривалось как редкий курьез.

⁵⁷

Но поскольку невроз не является болезнью, свойственной одной только викторианской эпохе, поскольку он широко распространен во времени и пространстве, встречается даже среди людей, которые не нуждаются ни в особом сексуальном просвещении, ни в разрушении вредных допущений на сей счет, то теория невроза или теория сновидений, основанные на викторианских предрассудках, имеют для науки разве что второстепенное значение. Будь иначе, Адлер со своей принципиально отличной теорией[158]потерпел бы полную неудачу. Адлер все сводит не к принципу удовольствия, а к влечению к власти, и успех его теории нельзя отрицать. Этот факт с ослепительной ясностью выявляет односторонность теории Фрейда. Адлеровская теория, правда, еще одностороннее, однако вместе с фрейдовской она дает более всеобъемлющую и четкую картину общего негодования и восстания против духа девятнадцатого столетия. Все современное отступничество от идеалов наших отцов в Адлере отражается наглядно.