О духовных явлениях в искусстве и науке

⁴⁶ Вот то материнское лоно, что породило Фрейда, и духовные качества этого лона во многом предопределили фрейдовские взгляды и учение. Он тяготеет к объяснению всего на свете рационально – ровно так, как мечталось ученым восемнадцатого века; к числу любимейших его высказываний принадлежат слова Вольтера: «Écrasez l’infâme»[147]. С нескрываемым удовлетворением он неизменно указывает на те или иные изъяны; все сложные психические явления, будь то искусство, философия или религия, подпадают у него под подозрение и видятся ему «всего-навсего» вытеснением полового влечения. Это редукционистское по своей сути и негативное отношение Фрейда к принятым культурным ценностям проистекает из исторических условий, непосредственно ему предшествовавших. Он видит все так, как к тому побуждает эпоха. Наиболее ясно это проявляется в работе «Будущее одной иллюзии», где рисуется религиозная картина, в точности соответствующая предрассудкам материалистической эры.

⁴⁷ Революционная страсть Фрейда к негативным объяснениям обусловлена тем историческим фактом, что викторианская эпоха отстаивала мнимые культурные ценности во имя торжества бюргерского мировоззрения, а среди используемых для этой цели инструментов религия – или, точнее, религия подавления (Verdrängung-sreligion) – играла главную роль. Эта-то поддельная религия и привлекла внимание Фрейда. Сказанное верно и для его представлений о человеке: сознательные качества человека, идеалистически воображаемая личность, зиждутся на соответствующем темном основании, то бишь на вытесненной инфантильной сексуальности. Всякий положительный дар и всякая творческая деятельность зависят от той или иной отрицательной инфантильной величины в соответствии с материалистическим присловьем «Человек есть то, что он ест» (Der Mensch ist, was er isst

)[148].

⁴⁸ Это представление о человеке в историческом рассмотрении является реакцией на викторианскую склонность воспринимать мир как

rosa и все же описывать как sub rosa[149]

. Это эпоха умственного «лицемерия», в конце концов породившая Ницше, который под ее влиянием начал философствовать молотом[150]. Поэтому вполне логично, что этические мотивы как определяющие факторы человеческой жизни в учении Фрейда отсутствуют. Он трактует их с точки зрения общепринятой морали, которая, по его справедливому суждению, не приняла бы такой вид или не существовала бы вовсе, не придумай один или два патриарха со сварливым нравом именно такие предписания, чтобы уберечь себя от тягостных последствий собственной беспомощности. С тех пор эти предписания, к сожалению, продолжают существовать в «супер-эго» каждого индивидуума. Этот гротескно-уничижительный взгляд – достойное наказание и следствие того исторического факта, что этика викторианской эпохи была фактически общепринятой моралью, наследием сквалыжных praeceptores mundi [151].

⁴⁹ Если оценивать Фрейда задним числом под этим вот углом зрения, как выразителя обид века нового на век предыдущий, с его иллюзиями, лицемерием, полуправдой, с ложными, чрезмерными эмоциями, болезненной моралью, с мнимой и бесплодной религиозностью, с поистине плачевным вкусом, то нетрудно составить более правильное, как мне кажется, мнение, чем если прославлять его как глашатая новых путей и новых истин. Он – великий разрушитель, сбрасывающий оковы прошлого. Он избавляет нас от нездорового давления мира гнилых привычек. Он показывает, как ценности, в которые верили наши родители, можно истолковать совершенно иначе: примерами здесь служат сентиментальный вздор о родителях, которые живут якобы только ради своих детей, фантазии о благородном сыне, всю жизнь боготворящем мать, или об идеальной дочери, во всем покорной отцу. Раньше всему этому верили некритически, но стоило лишь Фрейду выдвинуть не слишком-то приятную теорию инцестуозной сексуальности в качестве предмета обсуждения, как начали возникать благотворные сомнения (разумеется, по соображениям душевного здоровья они не должны заходить слишком далеко).