О, я от призраков больна

Кажется, я помню, что украшал манговое дерево на Рождество.

– Манговое дерево! Индия! Я не знала, что ты жил в Индии.

Доггер долго молчал.

– Но это было давным-давно, – сказал он, будто очнувшись от сна. – Как вы знаете, мисс Флавия, моя память не такая, как прежде.

– Ничего-ничего, Доггер, – ответила я, похлопывая его по ладони. – Моя тоже. Да вот, не далее как вчера я держала в руке щепотку мышьяка и куда-то положила его. И ради всего святого, не могу вспомнить, что я с ним сделала.

– Я нашел его в масленке, – сказал Доггер. – Я позволил себе вольность положить его в каретный сарай от мышей.

– Масло и остальное? – спросила я.

– Масло и остальное.

– Но не масленку?

– Но не масленку, – сказал Доггер.

Почему в мире больше нет таких людей, как Доггер?

Вспомнив отцовские приказы не болтаться под ногами, я провела остаток дня в лаборатории, внося последние поправки в консистенцию моего мощного птичьего клея. Добавка нужного количества бензина не даст ему замерзнуть.

До кануна Рождества оставалось всего сорок восемь часов, и я должна быть готова. Места для ошибки нет. У меня будет лишь один шанс пленить Деда Мороза – если он и правда существует.

Почему я так не доверяю рассказам сестер о мифах и фольклоре? Потому ли, что опыт научил меня тому, что они обе лгут? Или потому, что я действительно хочу – возможно, даже нуждаюсь в том, чтобы верить?

Что ж, существует Дед Мороз или нет – пока вопрос, но скоро я буду описывать в дневнике великий эксперимент: цель, гипотеза, метод, результаты, изучение вопроса, выводы.

Так или иначе ему суждено стать классикой.

На полях одной из записных книжек дядюшки Тара я нашла написанную от руки цитату из сэра Фрэнсиса Бэкона: «Мы должны добавлять не крылья, но свинец и балласт к пониманию, чтобы не позволить ему прыгать и летать».

Именно это я приготовила для Деда Мороза! Порцию старого доброго клея!

Позже, в постели, моя голова наполнилась видениями оленя, намертво приклеившегося к каминной трубе, словно гигантская муха к липкой бумаге, и я осознала, что безумно улыбаюсь в темноте. Наконец пришел сон и вместе с ним то, что могло быть звуками далекого граммофона.

8

Я остановилась наверху лестницы.

– Это неправильно, – ворчал голос. – Они не имеют права сваливать это на нас.

– Лучше держи это при себе, Латшоу, – произнес другой голос. – Ты знаешь, что нам сказал Лампман.

– Да, я знаю, что сказал его преосвященство. То же, что говорил на прошлых съемках и на съемках до того. Я слышал эту речь про жалобы столько раз, что могу процитировать ее во сне. «Если у вас есть жалобы, скажите мне», и так далее и тому подобное. С тем же успехом он мог бы обращаться к человеку на луне.

– Макналти всегда…

– К черту Макналти! Теперь я за главного, и как я говорю, так и есть. И вот что я говорю: они не имеют права нагружать нас дополнительной работой только для того, чтобы ее королевское величество могла дать возможность местной деревенщине поглазеть.

Я медленно попятилась и затем снова вернулась более шумно.

– Шшш! Кто-то идет!

– Доброе утро! – жизнерадостно сказала я, потирая глаза и изображая деревенскую простофилю. Если бы у меня было время, я бы покрасила один из передних зубов в черный цвет растертым углем.

– Доброе утро, мисс, – отозвался один из них, и по голосу я опознала, что Латшоу – это другой.

– Ух какое снежное утро, да?

Я знала, что переигрываю, но с некоторыми людьми это не имеет значения. По личному опыту я знала, что ворчуны глухи к любым голосам, кроме собственного.

– О, как мило! – воскликнула я, спустившись по лестнице, и хлопнула в ладоши, словно старая дева, которой только что, согнув колено, вручил обручальное кольцо краснолицый сквайр.

Южная сторона вестибюля полностью преобразилась за ночь, превратившись в вечерний итальянский дворик. Каменные стены, нарисованные на холсте, закрыли деревянные панели, и площадка на южной лестнице стала балконом в Вероне.

Несколько искусственных деревьев стояли там и сям в горшках, ловко замаскированных и прикрытых маленькими скамеечками для вящего эффекта. Все было сделано так хорошо, что я почти чувствовала тепло итальянского солнца.

Это здесь, знала я, через несколько часов Филлис Уиверн и Десмонд Дункан воспроизведут эпизод из «Ромео и Джульетты»: постановки, которая однажды продержала Вест-Энд на ногах за полночь и заставила актеров выходить на поклон несчетное количество раз.

Я читала об этом в заплесневелых журналах о театре и кино, наваленных кучами в библиотеке Букшоу, по крайней мере они там валялись, пока их не убрали ради съемок.

– Бегите скорее, мисс. Краска еще влажная. Вы же не хотите измазаться с ног до головы, не так ли?

– Нет, если она на свинцовой основе, – выстрелила я в ответ, небрежно удаляясь прочь и с легким трепетом удовольствия вспоминая историю американского художника Уистлера, который в процессе создания знаменитой «Девушки в белом» благодаря высокому содержанию свинцовых белил в грунтовке подхватил то, что художники именуют «коликой живописца».