О привидениях и не только

Я очень гордился этим очерком и, вернувшись в город, нанес визит одному своему старшему другу, критику. Я бы ни за что не решился показать ему свою обычную работу, потому что он и в самом деле превосходил всех своих коллег, и чтение моих рядовых произведений доставило бы ему немалое огорчение. Но этот очерк, думалось мне, ему должен понравиться.

– Ну, что вы об этом думаете? – спросил я, дочитав.

– Превосходно, – ответил он. – Составлено просто отменно. Я и не знал, что вы так хорошо знакомы с трудами прежних писателей. Право же, кажется, нет ни одного классического произведения, которого вы здесь не процитировали. Но откуда… откуда, – задумчиво добавил он, – вы почерпнули вашу последнюю идею? Я никак не могу ее припомнить. Уж не ваша ли она собственная?

Он посоветовал мне вычеркнуть ее. Не то чтобы она совсем плоха, но современная мысль, вставленная в такое уникальное собрание отрывков из древних авторов, портит всю задумку.

И он перечислил мне множество мертвых-и-погребенных джентльменов, из чьих произведений я, по его мнению, составил свой очерк.

– Но, – возразил я, оправившись от изумления настолько, что смог заговорить, – это вовсе не собрание отрывков. Я сам записал все эти мысли, когда они пришли ко мне. И никогда не читал никого из упомянутых вами авторов, кроме Шекспира.

Разумеется, Шекспир был просто обязан оказаться среди остальных. Я уже готов возненавидеть этого человека. Его вечно выставляют перед нами, молодыми авторами, как образец, а я образцы просто терпеть не могу. Помню, учился у нас в школе один образцовый мальчик, Генри Саммерс, так вот нам его все время ставили в пример. Вечно одно и то же: «Посмотрите на Генри Саммерса! Он никогда не ставит предлог перед глаголом и не делает ошибок в написании слов». Или: «Почему вы не можете писать, как Генри Саммерс? Он не заливает чернилами всю свою тетрадь, да еще и самого себя в придачу!» Очень скоро нам до смерти надоело бесконечное «Посмотрите на Генри Саммерса!», и как-то раз после уроков по пути домой мы заманили Генри Саммерса в укромный дворик, а когда он оттуда вышел, смотреть на него уже не стоило.

А теперь слышишь то и дело: «Посмотрите на Шекспира!», «Почему вы не пишете, как Шекспир?», «Шекспир никогда бы не позволил себе такую шутку. Почему вы не шутите, как Шекспир?»

А уж если ты драматург, то еще хуже. «Почему вы не пишете пьесы, как у Шекспира?» – с негодованием спрашивают тебя. «Шекспир никогда не выбрал бы в комические персонажи безденежного капитана парохода!», «Шекспир ни за что бы не допустил, чтобы его герой назвал девушку «душка». Почему вы не подражаете Шекспиру?» Но, если начнешь подражать Шекспиру, тебе непременно скажут, что только болван может пытаться копировать Шекспира.

Хорошо бы увидеть Шекспира на улице и как следует отколотить его!

Но вернемся к предыдущему вопросу.

– Ничего не могу поделать, – произнес мой приятель-критик. – Основа каждой мысли и идеи в этом вашем очерке взята у названных мной авторов. Если вы сомневаетесь, я сейчас принесу книги и покажу вам эти места.

Но я отклонил предложение. Сказал, что полагаюсь на его слово и не хочу видеть указанных отрывков.

– Если, – сказал я, – все эти писатели – эти Платоны, и Сократы, и Цицероны, и Софоклы, и Аристофаны, и Аристотели, и все прочие – воспользовались моим отсутствием и решили испортить мне все дело, я о них и слышать не желаю.

Я надел шляпу и ушел, и с тех пор даже и не пытался написать что-нибудь оригинальное.

Однажды во сне мне пригрезилось видение. (Это такая вещь, которая может присниться человеку. Я понимаю, что ничего другого нам присниться не может, но фраза звучит поэтично и по-библейски, так что я ее оставлю.) Мне пригрезилось, что я оказался в странной стране, можно сказать, в невероятной стране. Ею управляли исключительно критики.

Люди в этой странной стране были очень высокого мнения о критиках (почти такого же высокого, как сами критики о себе, хотя, разумеется, не совершенно такого же, это просто невозможно), и они согласились, чтобы критики во всем ими руководили. Я прожил в этой стране несколько лет, но во сне понимал, что это не самое веселое место для жизни.

Прежде всего в этой стране жили авторы, и они писали книги. Но критики не могли найти в их книгах ничего оригинального и очень жалели, что люди, которые могли бы с пользой для дела пропалывать картошку, понапрасну тратят свое время и время критиков, что куда важнее, чем собирать под одной обложкой коллекцию банальностей, известных каждому школьнику, а также подают к столу старые интриги и истории, столько раз приготовленные для публики, что она ими давно пресытилась.

А писатели читают то, что написали критики, и вздыхают, и перестают сочинять книги, и идут пропалывать картофель, как им посоветовали. У них нет опыта в прополке картофеля, и делают они это очень плохо, а люди, чей картофель они пропалывают, очень настойчиво рекомендуют им оставить это занятие и снова начать сочинять книги. Но невозможно следовать советам всех и каждого.