О психологии западных и восточных религий (сборник)

758 Читателю, полагаю, уже стало ясно, что обозначенный мною ход развития символических величин соответствует процессу дифференциации человеческого сознания. А поскольку, как было сказано во введении, рассматриваемые архетипы суть не просто объекты разума, но автономные факторы, то есть живые субъекты, то дифференциацию сознания можно понимать как проявление вмешательства трансцендентально обусловленных динамических комплексов. В таком случае именно архетипы осуществляют первичное преобразование. Но поскольку в нашем опыте нет психических состояний, которые можно было бы наблюдать интроспективно вне человека, то и поведение этих архетипов вообще невозможно исследовать, не учитывая воздействий наблюдающего сознания; потому вопрос о том, начинается ли процесс в сознании или в архетипе, никогда не будет разрешен, ведь иначе пришлось бы, вопреки опыту, либо отнимать у архетипа его автономию, либо сводить сознание к роли простого механизма. Наилучшего согласия с психологическим опытом можно достичь, если признать за архетипом определенную степень самостоятельности, а за сознанием — соответствующую его положению творческую свободу. Тогда, разумеется, между двумя относительно автономными факторами возникнет то взаимовлияние, которое заставит нас при описании и объяснении этих процессов выводить на передний план в качестве действующего субъекта то один, то другой фактор, даже в случае вочеловечения Бога. До сих пор христианское понимание избегало этого затруднения, признавая Христа единственным Богочеловеком. Но с нисхождением на человека третьего лика Троицы, Святого Духа, начинается христификация множества, и тут в полный рост встает вопрос, способно ли это множество людей сделаться совершенными богочеловеками. Подобная трансформация приведет к невыносимым конфликтам, не говоря уже о неизбежной инфляции, которой тотчас подверглись бы обыкновенные, несвободные от первородного греха смертные. В этих обстоятельствах лучше всего, по-видимому, будет вспомнить о святом Павле и расколотости его сознания: с одной стороны, он ощущал себя апостолом, непосредственно призванным и просветленным Богом, а с другой стороны — понимал, что является грешным человеком, который не в состоянии избавиться от «жала в плоти» и прогнать мучителя, сатанинского ангела. Это означает, что даже просветленный человек останется таким, каков он есть, и никогда ему не стать чем-то большим, нежели ограниченное «Я», в сравнении с Тем, Кто на него нисходит и Чей образ не имеет постижимых границ, охватывая человека со всех сторон, бездонный, как недра земные, и неохватный, как просторы небес.

Часть вторая

Восточная религия

X

Психологический комментарий к тибетской «Книге Великого освобождения»[760]

1

Различия между восточным и западным мышлением

759 Доктор Эванс-Венц[761]

доверил мне прокомментировать текст, который наглядно выражает восточную «психологию». Уже тот факт, что мне приходится прибегать к кавычкам, показывает, что употребление данного слова видится довольно спорным. Пожалуй, не будет преувеличением заявить, что Восток не создал ничего подобного нашей психологии, ограничившись одной только метафизикой. Критическая философия, мать современной психологии, осталась для Востока столь же чуждой, какой она была для средневековой Европы. Потому-то слово «ум» на Востоке имеет исключительно метафизическое значение. Наше западное понимание разума утратило это значение за столетия после Средних веков, и сегодня мы говорим уже о «психической функции». Конечно, мы не знаем — и не притворяемся, будто знаем, — что такое «психическое», но все же мы в состоянии внести ясность в представление об «уме». Мы не считаем ум метафизической субстанцией, не верим в связь индивидуального ума с гипотетическим Вселенским разумом. Потому наша психология является наукой, изучающей наблюдаемые феномены, без каких бы то ни было метафизических воззрений. За последние два столетия западная философия в своем развитии преуспела в том, чтобы выделить уму собственную область бытия и разорвать его первобытное единство со Вселенной. Сам человек перестал быть микрокосмосом и подобием космоса, а его anima уже не воспринимается как единосущная scintilla (искра) мировой души — Anima Mundi.