О психологии западных и восточных религий (сборник)

841 Крайне важно то обстоятельство, что в первую очередь усопшему раскрывают глаза на первенство души, ибо жизнь, как правило, дает понять что-то совсем иное. В жизни мы втиснуты в бесчисленное множество противоречий, и мы, очутившись посреди чистых «данностей», вынуждены бесплодно гадать, а кто, собственно, их «дал». От этого-то и освобождается усопший, а наставление призвано помочь ему добиться освобождения. Ставя себя на место усопшего, мы извлечем из такого наставления не меньшую пользу, — ведь уже из начальных строк текста следует, что податель «данностей» обитает в нас самих: эта истина, вопреки всей очевидности, никогда не осознается ни в больших делах, ни в мелочах, хотя слишком часто бывает необходимо, причем насущно, ее познать. Конечно, это учение годится только для людей вдумчивых, которым важно понять цель существования, для своего рода гностиков по складу характера, верующих в Спасителя, что, подобно спасителю мандеев[817]

, называет себя «постижением жизни» (

manda d’hajie

). Ощущать мир как «данность» способны, по всей видимости, лишь немногие. Требуется принципиальное, жертвенное изменение точки зрения для того, чтобы постичь «данность» мира самой сутью души. Куда проще, выразительнее, нагляднее и потому убедительнее наблюдать за всем, что творится с самим человеком, нежели наблюдать, как он сам что-то делает. Да, животная природа человека негодует, когда он ощущает себя творцом собственных данностей. Поэтому попытки подобного рода всегда служили предметом тайных инициаций, в которых обыкновенно претерпевалась символическая смерть, выражавшая целостный характер обращения. Наставления «Бардо Тхедол» фактически должны вызывать в памяти усопшего переживания, связанные с инициацией, и заветы гуру, поскольку эти наставления, вообще-то, суть не что иное как инициация усопшего в состояние бардо (а инициация живого — не что иное как подготовка к потустороннему бытию; во всяком случае, это содержание всех культовых мистерий, начиная с египетских и Элевсинских). Впрочем, «потустороннее» при инициации живого человека олицетворяет не мир после смерти, оно выражает обращение внутренней установки, то есть потусторонность психологическую; на языке христианства, подразумевается «спасение» из оков дольнего мира греха. Спасение — это освобождение, выход из прежнего состояния помраченности и бессознательности, переход к состоянию просветленности, несвязанности, преодоления и триумфа над «данностями».