О психологии западных и восточных религий (сборник)

936 Тут дает о себе знать различие между восточным и западным духом. С этим различием мы встречались ранее, когда описывали алтари — вознесенный над землей и скрытый в земле. Запад всегда ищет возвышения, а Восток стремится к погружению и углублению. Внешняя действительность с ее телесностью и весомостью кажется европейцу куда более живой и требовательной, чем индийцу. Поэтому первый ищет способы вознестись над миром, а второй охотно возвращается к материнским недрам природы.

937 Вот почему христианское созерцание, примером которого служат те же «Духовные упражнения» Игнатия Лойолы, стремится уловить священный лик во всей его конкретности, всеми органами чувств, а йогин уплотняет измысленную воду сначала в лед, затем в ляпис-лазурь, творя прочное «основание», как он сам выражается. Из своего взгляда на мир он, так сказать, создает твердое тело, придавая внутреннему, а именно образам своего душевного мира, сугубую реальность, что замещает внешний мир. Сначала он видит только зеркальную голубую поверхность, схожую с поверхностью озера или океана; это и в сновидениях европейцев излюбленный символ бессознательного. Но за зеркальной поверхностью вод обнаруживаются неведомые глубины, темные и таинственные.

938 Как говорится в тексте, голубой камень прозрачен, а взгляд медитирующего пробивается в пучину душевных тайн. Там он усматривает ранее невиданное, то есть бессознательное. Подобно тому, как солнце и вода суть физические источники жизни, в качестве символов они выражают важнейшие тайны бессознательной жизни. В стяге, символе, увиденном йогином сквозь ляпис-лазурь, улавливается образ чего-то, ранее непознанного и явно лишенного формы; это источник сознания. Посредством дхьяны, через погружение и углубленное созерцание, бессознательное уверенно приобретает зримый облик. Словно свет сознания прекращает высвечивать предметы чувственного мира и начинает светить в темноту бессознательного. Вместе с угасанием чувственного мира и всякой мысли о нем внутреннее бытие проступает все отчетливее.

939 Здесь восточный текст совершает скачок через психическое явление, неизменно затрудняющее европейцам понимание. Когда европеец пробует изгнать все мысли о внешнем мире и очистить свой дух от всего стороннего, он сразу становится добычей собственных субъективных фантазий, которые не имеют ничего общего с образностью нашего текста. Фантазии не пользуются доброй славой, они считаются дешевыми, ничего не стоящими, а потому отбрасываются как бесполезные и бессмысленные. Это клеши, беспорядочные и хаотичные силы влечений, которые как раз и призвана «обуздать» йога. Ту же цель преследуют «Духовные упражнения», и оба способа предоставляют медитирующему объект созерцания, на котором он мог бы сосредоточиться, чтобы исключить полагаемые бесполезными фантазии. Оба способа, восточный и западный, стремятся к цели прямым путем. Пока упражнения в медитации выполняются в строгих рамках той или иной церкви, я не ставлю под сомнение их результат. Но за церковными пределами, как правило, ничего не получается, либо результаты откровенно печалят. Через пролитие света на бессознательное человек исходно попадает в область хаотичного личностного бессознательного, в котором содержится все то, что хотелось бы забыть, в чем никак нельзя признаться себе или кому-то еще, что вообще отрицается. Наилучшим выходом поэтому будет по возможности не заглядывать в этот темный угол. Понятно, что любой, ступивший на этот путь, не сумеет все же пройти мимо — и не обретет того, что сулит йога. Лишь тот, кто прошел сквозь эту темноту, вправе надеяться на дальнейшее продвижение. Я принципиально против некритичного принятия европейцами йоги, поскольку слишком хорошо знаю, что с ее помощью они надеются избежать собственных темных углов. Но такое предприятие совершенно бессмысленно и попросту бесполезно.

940 Здесь заключается и глубинная причина того, почему на Западе, не считая узкой области иезуитских «Упражнений», не появилось ничего сравнимого с йогой. Мы испытываем бездонный страх перед чудовищностью нашего личностного бессознательного. Потому европеец предпочитает советовать другим, что надо делать, но ему и в голову не приходит, что улучшение целого начинается с отдельного человека — с него самого. Многие даже считают, что заглядывать внутрь себя самого крайне неприятно, что это вызывает меланхолию, как уверял меня некогда один теолог.