О том, что сильнее нас

Прикол оказался не за поворотом. Прикол оказался в перекате. Который образовался на месте старой мельницы, и в нём было больше клубков проволоки-катанки и прочей арматуры, чем собственно воды. Все четыре понтона лодки были мгновенно вскрыты метровыми разрезами. Большой утробный бульк — и мы, полностью потеряв грузоподъёмность и плавучесть, начинаем идти ко дну.

Неведомо как, но мы одолели на вёслах пятьдесят метров до острова ещё до того, как вода начала заливать палубу. Мотор, конечно, промок, мы тоже, да и почти вся одежда того не избежала. Но аппаратура сухая, а список потерь — пила да тесак. Ну и одно весло, от усердия переломившееся пополам. Классное кораблекрушение. Комфортное. Добраться до берега надо? Так на то у нас шлюпка есть, маленькая лодка, которую сначала на буксире везли… Дорога — уже подошла к реке, можно прямо отсюда и уехать. Не удержался я, сел в шлюпку, подгрёб к тем мужичкам. Спросить их — в смысле, что ж вы, мол, гады не предупредили? Моего вопроса они даже не услышали. И меня, наверное, не увидели. Слишком заняты были. Двое слушали пояснения третьего, что вот, мол, теперь видите, как река спала? А неделю назад — аж шесть байдарок прошли и ни одна не пропоролась! А ведь действительно — никаких претензий к мужичкам быть не может. Коль скоро для них проплывающие туристы не люди, а всего лишь явление природы, статистикой крушений указывающее уровень воды…

* * *

А Саша несколько раз звонила и потом. Поступила учиться в колледж рядом с моим домом, так что я её несколько раз на улице видел, но не подошёл. Когда она при очередном звонке услышала, что мы с Никой ждём ребёнка, — попыталась укараулить момент, когда Ники нет дома и прорваться ко мне в гости. Не пустил. Постепенно звонить прекратила. Неделей позже того самого назначенного двадцать третьего августа прислала сэмээску с просьбой убрать из Интернета все её фотографии. Ещё через полгода — в замаскированном виде зашла в мой чат, поспрашивать о фотографии как таковой. Я вычислил её, позвонил, спросил, зачем было шифроваться — она отпёрлась. А ещё годом спустя, когда я решил начать писать этот роман, — позвонил ей уже я. Спросить, можно ли её под собственным именем давать, или лучше заменить, и есть ли возражения против каких-либо эпизодов? Никаких возражений не было. Но был очень злой голос, очень высокая агрессия, просьба никогда больше не звонить и даже утверждение, что она об этом уже давным-давно меня просила. Жаль. Вот уж чего не хотелось, так это плохих воспоминаний. В ней много хорошего. Гораздо больше, чем плохого. И она меня действительно любила, хоть всё её существо и противилось этому. Отсюда, собственно, и вся ерунда была. Не смог я это преодолеть. Упрямство женщины — одна из самых сильных вещей в мире. Пусть будет счастлива.

* * *

М-да. Вернёмся, пожалуй, к основной теме. К реализации плана действий в отношении Ленки. К пункту следующему — выяснению того, что есть этот её Миша. Вот здесь и возникает некий критический момент повествования. На котором нужно либо выбрасывать самое важное, без чего логика событий теряется совсем, либо — ломать на этом самом месте жанр, переводя роман в нечто среднее между феофрастовскими «характерами» и вульгарной кляузой с оттенком пасквиля, являющейся гораздо более древним и популярным литературным жанром, чем роман. Пожалуй, выберу второе. Фиг с ним, пусть читатель окунётся фейсом в навоз и не получит того эстетического наслаждения, на которое рассчитывал. Раз уж я безжалостен ко всем, то буду столь же безжалостен и к себе, и к своему труду. Предоставлю большинству возможность думать обо мне как о кляузнике. С некоторой надеждой, что меньшинство всё же поймёт, что это было строго необходимо. В первую очередь для Ленки. И во назидание — для многих. Затем, собственно, книги и пишутся. А вызывать огонь на себя мне не привыкать.