Об ораторе

(220) Какая же польза от науки могла быть моему брату[345], когда на вопрос Филиппа «Чего ты лаешь?» он ответил: «Вора вижу!»? Какая была польза от науки Крассу, когда он выступал перед центурионами[346] против Сцеволы[347]

или против Брута–обвинителя в защите Гнея Планка[348]? Ведь то, что ты, Антоний, приписываешь мне, скорее следует, по общему мнению, уступить Крассу. Ибо вряд ли есть другой человек, столь блистательный и в том, и в другом роде остроумия: и в непрерывной шутливости, и в быстрой меткости острот.

(221) Так, вся его защита Курия против Сцеволы была проникнута веселостью и подшучиванием. Броских острот в ней не было: он щадил достоинство противника и тем самым соблюдал свое собственное. А ведь остроумцы и острословы редко умеют считаться с людьми и с обстоятельствами и удержаться от меткого словца по любому поводу. (222) Поэтому некоторые шутники остроумно толкуют сказанное Эннием —

Легче пламя человеку за зубами удержать,

Чем хорошее словечко, —

они считают, что «хорошее словечко» — это значит «острота», так как именно об остротах мы говорим: «словечко» или «словцо»[349].

55. Но если в речи против Сцеволы Красс был сдержан и во время разбирательства и прений не выходил из границ той шутливости, где не допускаются никакие колкости, то уж в речи против Брута, которого он ненавидел и считал достойным любых поношений, Красс сражался и тем и другим оружием. (223) Ах, сколько говорил он о банях, которые Брут незадолго перед этим продал, сколько говорил о расточении отцовского наследства! Вот, например, какой колкостью ответил он Бруту, когда тот сказал, что тут и потеть не с чего[350]

: «Конечно, не с чего: ведь ты только что расстался с баней». Таких колкостей было без числа, но не менее забавен был и его непрерывный шутливый тон. Так, когда Брут вызвал двух чтецов и дал одному читать речь Красса о Нарбоннской колонии, а другому о Сервилиевом законопроекте[351], чтобы показать, как противоречат друг другу их политические суждения, тогда наш остроумнейший друг дал прочесть трем чтецам три отрывка из сочинения отца Брута по гражданскому праву[352]. (224) Из книги первой: «Случилось нам находиться в Привернском поместье…» — «Брут, вот отец твой свидетельствует, что он оставил тебе Привернское поместье!» Затем из книги второй: «Я с моим сыном Марком был в Альбанской усадьбе…» — «Видно, недаром старый Брут был одним из умнейших людей в нашем обществе: он отлично знал эту прорву и опасался, что когда–нибудь его сын останется ни с чем и люди подумают, будто ему ничего и не было оставлено». А потом из книги третьей и последней (потому что только эти три книги, как мне говорил Сцевола, написаны самим Брутом): «Как–то я и мой сын Марк сидели в Тибуртинской усадьбе…» — «Куда же девались эти поместья, Брут, которые оставил тебе отец, письменно объявив об этом всему народу? А кабы ты тогда был помоложе[353], он бы непременно написал еще и четвертую книгу, и письменно объявил бы там: «Однажды я мылся с сыном в бане…»»