Обещание

И вот обулись – и пошли(за славой и за снегопадом)во тьму – любовники мои,потом мои ученики,и дети – целым детским садом.

Я часто живу в ощущении какого-то скорого конца. Не в смысле меня или чего-то, а как физического понимания границы, за которым начинается нечто совершенно иное и куда, если честно, мне не так уж и хочется идти (а что делать).

Вот и сегодня я проснулся утром с четким убеждением, что что-то кончилось.

Осталось только это «что-то» найти и определить.

АНСУЗ (ЗНАКИ, РУНА ПОСЛАННИКА)

Но вдруг возник – in Sicht – ужасный соловейв чужих ботинках, сластоец и в мыле

и вот пищит теперь, кусает до костей.(Так почему его мы в люльке не убили?)Не смей, придурок, говорить ей нет,что, в первый раз тебя за холку тащат? —к тому же ты убог и кривоног. —Но сладко нам, чем старше быть, тем слаще.А жребий тянем мы, как кипяток.

Больше всего мне нравится читать тексты, по прочтении которых тебе кажется, что тебя поймали на чем-то, переплюнули, уличили. Обычно – поймали на том, что ты вот сейчас сидишь и читаешь, а там изменилась жизнь. Как правило, это бывает в прощальных вещах (когда человек решил круто изменить свою жизнь, уйти, или она сама изменилась).

Еще в самом начале, когда я только начал вести первый публичный блог, я прочел по ссылке письмо девушки, которая уходила на войну. То ли она была наемницей, то ли еще кем-то, не помню. Зато помню – моментальное ощущение стыда, за все: за всю шелуху, мусор и лепет, которую ты обычно городишь, когда твердо сидишь в собственной жизни по самое горло. Причем – сидишь на стуле. Причем – перед монитором.

Комичность (убожество) твоей ситуации, твоей фигуры (а ты в этот момент пронзительно видишь себя именно со стороны) высвечивается как раз этим чужим жестом свободы.

Это похоже на стихи.

На настоящие стихи.

Когда ты читаешь такие чужие стихи – тебе становится стыдно, что ты не там. Не на этой вершине, не на этой горе.

Надеюсь, что я тоже многим доставил такие же неприятные (в альпийском смысле) минуты.

ЙЕРА

Сначала я стал просыпаться и думать,что вот еще пять или шесть лети можно окончательно махнуть на себя рукой.Потом я ходил по осенней гудящей землеи думал: «Господи, сколько на свете яблок»,потом я вообще ни о чем не думал,

а потом я увидел – тебя.

ОТАЛ (РУНА НАСЛЕДСТВА И РАЗДЕЛЕНИЯ)

От долгой совместной жизни родственники друг от другаустают, как нога от обуви, —и думают ночью, что смертькогда-то их выдернет нежно (а может быть, вырвет грубо)из старческого слабоумиянебесной морковкой – вверх.

...В какой-то момент понимаешь, что все родственное, семейное тянет тебя в землю. Как будто родственники, спящие в соседней (или в одной с тобой) комнате, во сне – сами того не осознавая – тянут из тебя силы. Корнями. Забирают с собою в почву.

Делают заранее смертным.

Им раньше – вот и делают.

Самое душное воспоминание – в этом смысле – это приход в детстве к прабабке какой-то ее племянницы Риммы Федоровны. Римма Федоровна приносила жирный советский торт (самый дешевый), с маслянистыми розочками и медузным желе на бисквите. Бисквит был мокрый, а она ела с аппетитом и говорила: «Сочно!»

Римма Федоровна была хорошая тетка, и торт тут совсем ни при чем, но, хотя «сочно» вошло в нашу младшую эдду, в наш подростковый семейный фольклор, было в этой сцене что-то неправильное.

НАУТИЗ (НУЖДА, ПРИНУЖДЕНИЕ, ЧЕРНАЯ СТАРУХА)

Года четыре назад (а все это длилось где-то в течение полугода) в районе появилась какая-то странная старуха. С сумкой на тележке. Я не знаю, что там у нее было в ее сумке на колесиках (ну, такие – с которыми часто старики ездят на дачу, чтоб не поднимать тяжести), но она – и это было самое странное – все время мне попадалась на глаза. Как будто специально.

Я выходил из дому – на углу я видел ее.

Возвращался другим путем домой – опять ее видел.

Это было почему-то неприятно, но повторялось как дурной сон: я, выходя из дома, даже говорил Е.С.: «Смотри, сейчас я опять ее увижу». Так и случалось.