Обещание океана

– Добрый день, прекрасная Маэ! Я пытался дозвониться до тебя еще вчера, но не смог. И решил, что ты не хочешь со мной разговаривать. Нью-Йорк в снегу был прекрасен, жаль, что ты не поехала со мной. Каждый раз я прихожу в восторг от него – это действительно фантастический город, я уверен, что ты в него влюбишься!

Его веселый голос совершенно не соответствовал настроению Маэ, и она не знала, что ответить.

– Я рассказывал о тебе своему брату, – продолжал он. – Он хочет с тобой познакомиться и надеется, что в следующий раз…

– Послушай, Алан, я не думаю…

– Ты так никогда и не согласишься на короткое путешествие? Если дело в твоем отце, так мы найдем решение. Знаешь, все-таки пора уж повзрослеть!

Задетая за живое, она сухо ответила:

– Спасибо, я чувствую себя вполне взрослой. И если бы ты сначала поинтересовался мной, вместо того чтобы говорить о себе, то у меня была бы возможность сказать, что мой отец умер.

Наступило молчание. Спустя минуту Алан смог, наконец, произнести:

– Прости меня, Маэ. Когда это случилось?

– Вчера.

– Не знаю, что сказать. Тебе нужна помощь? Я могу что-то сделать?

В голосе Алана внезапно прозвучала нежность, но Маэ не позволила себе размякнуть.

– Нет, все нормально. Перезвони мне через несколько дней.

– Подожди! Я хочу пойти на похороны, я…

– Не стоит, ты же его не знал.

Он замолчал, а потом сдержанно ответил:

– Как хочешь.

– До скорого, – пробормотала она и отключила связь.

Веселый тон Алана рассердил ее, а безапелляционное пожелание «пора уже повзрослеть» вывело из себя. Однако она понимала, что несправедлива к нему. Почему их разговоры по телефону всегда заканчивались размолвкой? Да, она не горела желанием увидеться с ним сейчас, чувствуя себя слишком озабоченной и подурневшей от горя, и в то же время ей хотелось, чтобы он был рядом. Что же касается похорон, то она не лгала: придут в основном рыбаки, люди простые, их удивит присутствие доктора Кергелена. Ей не хотелось, чтобы на похоронах видели, как ее поддерживает мужчина; она сама возглавит кортеж.

* * *

После визита к Маэ Бертран чувствовал себя увереннее. У девочки был характер, а это значит, что все останется по-прежнему. Сам он ничего не опасался: Маэ росла и взрослела у него на глазах, еще тогда он чувствовал в ней стержень. Он помнил, как она еще подростком стояла за штурвалом, ветер трепал ее волосы, а она твердо держала курс и радостно смеялась волнам. Море было у нее в крови, это передалось ей от отца. Эрван всю жизнь был отличным моряком, надежным товарищем. До той ужасной ночи. Бертран до сих пор сомневался в том, что видел, или думал, что видел… Дождь лил стеной; волны, захлестывая палубу, обрушивались прямо на них и заливали глаза, и Бертран мог ошибиться… Или нет? И, однако, даже сейчас он мог бы поклясться, что в ту роковую минуту, как раз перед тем, как траулер резко развернулся, Эрван смотрел туда, где стоял Ивон. Бертрана швырнуло на пол, и он ухватился обеими руками за основание лебедок. Жан-Мари в это время был в рубке и возился с радио, он ничего не видел.

В последующие часы сознание Бертрана находилось в каком-то оцепенении, он почти не отдавал себе отчета о том, что происходит вокруг. Напрасно они кружились на одном месте, включив все прожектора, – что они могли разглядеть? Вокруг них была только черная вода с клочьями пены и волны, обрушивающиеся на палубу. Эта буря оставила после себя зловещую память. В ту ночь произошел еще один несчастный случай, у острова Сен-Мало, но там парня чудом удалось спасти.

Когда буря утихла, Жана-Мари начало выворачивать наизнанку, как какого-нибудь новичка. Бертран не сводил глаз с Эрвана, ему все стало ясно. Эрван не смог бы сослаться на невезение или развязавшиеся узлы: он повторял как заведенный: «Боже мой, моя дочь…», а его изможденное лицо говорило о совершенном преступлении и мучительном раскаянии.

Бертран не обмолвился об увиденном ни словом. Во время следствия он высказал ту же версию, что и остальные. Все-таки у него не было стопроцентной убежденности, хотя он слышал, как Эрван и Ивон яростно ругались до тех пор, пока волна не швырнула траулер в бездну. Эта история его не касалась, и он не был достаточно уверен в себе, чтобы сделать заявление. Но после той ночи он не мог смотреть Эрвану в глаза, и когда того разбил инсульт, Бертран подумал, что все-таки справедливость существует – неважно, божественная или нет. Наверное, Эрвану постоянно являлся призрак Ивона, его терзали угрызения совести, и, в конце концов, наступила расплата.