Обещания богов

Потом она обронила с лукавым блеском в глазах:

— Мне сказал Тони.

Она засмеялась горловым смехом, чистым и свежим. Этот смех означал: «Все гадже такие тупицы».

Бивен решил выступить в свое оправдание:

— После того как начались эти убийства, мы прошли по нескольким ложным следам. Мы заблуждались. Часто. Но мы ни разу не опустили руки. Какие бы зверства ни совершили нацисты, нужно прекратить убийства.

— Почему?

И действительно, почему? Жертвы были нацистскими горгонами, военными преступницами, хотя война едва началась. Сама мысль, что какие-то Zigeuner, парии рейха, находящиеся на самом дне, могут нанести удар так высоко и с такой силой, прямо по верхушке нацистской пирамиды, возбуждала и почти нравилась. Auge um Auge, Zahn um Zahn. Око за око, зуб за зуб…

У Бивена было лишь несколько секунд, чтобы парировать удар. Он сглотнул — видно было, как над воротником дернулся кадык, — и решил зайти с другого конца:

— Если Нанох действительно убийца, мы хотели бы вычислить его раньше, чем убьют его самого. Ваш Мессия не должен закончить на кресте.

Этот аргумент вроде бы достиг цели. Drabarni выпрямилась и запустила руку в волосы, отбрасывая назад густую черную гриву под алой диадемой.

— Нанох женщина.

Все застыло. Симон решил, что плохо расслышал. Калейдоскоп их заблуждений не знал предела.

Бивен выговорил:

— Ты не могла бы повторить?

— Ее зовут Лена.

— Где она?

— Представления не имею.

— Ты сказала, что она из вашей kumpania.

— Она ушла из нее очень давно.

— Ушла куда? И с кем?

Рупа затянулась трубкой, выгнув губы. В сравнении с прозвучавшим разоблачением все, что она теперь могла бы сказать, покажется мелочью.

— С гадже.

— Что?

— Нанох должен жить среди гадже, чтобы суметь ударить их в самое сердце. Такова его жертва. Он должен замарать свои руки. Он должен стать врагом.

Симон наслаждался этим разговором на лужайке из сиреневого, как во сне, песка, на берегу воркующей реки. Они вступили в мир грез…

— Как ее зовут?

Полное впечатление, что Бивен впал в транс, взвинченный новой информацией.

— Как ее зовут? — повторил он громче.

— Я тебе уже сказала: Лена.

— Она сохранила свое имя?

— Нет. А мы отдали его новорожденному, когда она ушла.

— И ты не имеешь представления, как ее называют сейчас?

— Нет. Она сейчас живет в мире гадже. В мире богачей. Она мстит за нас, гаджо. Ее следует оставить в покое. Она делает свое дело.

Этот новый след, который во многих отношениях был чистым бредом, завораживал. Он вынуждал представить себе цыганку, совершенно преобразившуюся физически. Вынуждал принять мысль о цыганке, умеющей читать и писать — и пользоваться за столом вилкой и ножом.

Но как Лена/Нанох смогла подобраться к Адлонским Дамам, элите берлинского общества? Стала служанкой? Гадала им по линиям на ладони? Предсказывала судьбу, продавала амулеты?

Нет. Симон чувствовал, да и Бивен, конечно, тоже, что Лена, став гадже, поступила куда лучше. Ей удалось просочиться в их ряды и стать ровней этим богатым и утонченным женщинам.

Рупа словно прочла их мысли — в конце концов, она же была ясновидящей:

— У Наноха есть draba.

— Власть?

— Да. Она может становиться невидимой.

У Бивена под воротником покраснела шея: это было уже слишком. Он сделал вид, что встает, но Рупа схватила его за запястье. Ее темные пальцы с голубыми жилками напоминали вырвавшийся из земли корень.

— Послушай меня, — приказала она, — у Наноха болезнь.

— Какая болезнь?

— Я не могу об этом говорить, это mahrime.

— Какая связь с ее властью?

— Ее болезнь и есть ее власть. Это и делает ее невидимой, понимаешь?

Бивен, разумеется, хотел ответить «нет». И Симон поступил бы так же. Но нацист не собирался сдаваться:

— На протяжении десятилетий немцы вас переписывают. Они арестовывают вас, бросают в тюрьмы, заводят на каждого отдельный документ.

— Это правда.

— Нацисты использовали составленные реестры, чтобы определить ваше местонахождение и депортировать.

— Ты нацист, тебе виднее.

— Твоя kumpania прошла перепись?

— Много раз, гаджо. Под общей фамилией Вана.

— А во времена Лены?

Она вернула на лицо улыбку, как снова надевают пиджак или кофту, — осенний воздух стал прохладнее, и эти старые истории больше ее не грели.

— Конечно, ты можешь попытаться отыскать ее таким образом, но это ничего не даст. Лена больше не Лена.

Бивен поднялся. Симон последовал его примеру, Минна тоже. Оба психиатра так и не открыли рта — уж что-что, а молчать и слушать они умели.

Нужно только не мешать говорить.

Нужно дать «этому» выплеснуться.

Даже если сегодня высказанная истина казалась невероятной.

141

Они вернулись в Берлин ночью. Бивен вел машину на одном дыхании, останавливаясь только заправиться, когда это было необходимо. Ни передышек, ни отдыха. Следовало как можно быстрее оказаться в столице. Они оставили Тони у Вана. Да поможет ему Бог.