Объяснение в любви

А разве имел бы народ свою историю, если бы у него не было потребности общаться со своим прошлым? И чем смелее, дерзостнее, масштабнее общение с будущим, тем стремительнее оно становится настоящим. Пожалуй, в самой природе искусства заложена потребность общения творца с тем, для кого он творит, равно как в самой природе человека заложена потребность общения с искусством. И не является ли восприятие произведения искусства общением с его автором? Да и вообще был бы человек человеком вне этого животворного дара — дара человеческого общения? Рискну сказать: счастлив тот человек, кого природа наградила талантом общения. У него много друзей, он жизнерадостен, энергичен, добр — словом, хороший человек.

Пожалуй, ни в одном из видов искусств общение не бывает столь непосредственным, как в театре, — прямое общение с партнером и опосредованное — со зрителем. Но общение в жизни и общение на сцене по природе своей различны. У нас почти вырождается профессия конферансье. Она требует особых данных, пожалуй, в конферансье сочетается, как ни в каком другом артисте, природа актерского общения и человеческого. Уникален Петр Лукич Муравский. Мне кажется, придись расцвет его таланта на телевизионный век, лучшего ведущего и не было бы. Удивительная естественность, простота, импровизационная манера, камерность. Он напевал под свою гитару, казалось, только для тебя одной. Забывалось, что он на сцене, а ты в зрительном зале. Между ним и тобой не было дистанции, не говоря уж о психологическом барьере.

Это было так просто, что казалось доступным всем. Выходи любой, бери гитару и разговаривай со зрителями. Какая-то удивительная мягкость и человеческая деликатность… И эта импровизационная манера заставляла прощать, вернее, не слышать любые шероховатости, не обращать внимания на то, что некоторые пассажи Муравского были не на уровне его лучших острот. На слух в его конферансе не было никакой пошлости, ты находился под обаянием его личности. Не знаю, как отнеслись бы к его текстам, прочитав их глазами, но они не были для этого предназначены.

Ты общался с человеком, который был тебе интересен. Уже само его появление настраивало на волну концерта, ты верил, что тебя ждет приятное. Муравский удивительным образом сочетал бытовую интонацию со сценической. Не старался острить, это получалось как-то само собой, не форсировал голос, но его слышали все. Он объявлял актеров как своих добрых друзей. Наверное, многие из них действительно были его друзьями, но он там, на сцене, представлял нас, зрителей, он был защитником наших зрительских интересов.

Мне даже кажется, что актерам было легче выходить на сцену, когда их объявлял Муравский. Он и его общение со зрителями создавали атмосферу в зрительном зале, когда эмоции лились со сцены в зал и из зала на сцену, то есть артист начинал восхождение не с равнины, снеговые вершины были уже позади, оставалась только одна — самая высокая для его индивидуальности, жанра, в котором он выступал, ну, и, конечно, самого номера.

Чтобы пояснить свою мысль, приведу такой пример. Артист играет Гамлета. Приходит время монолога «Быть или не быть?». Одно дело, когда актер произносит его в спектакле в единой, неразделимой ткани образа, в единстве тех противоречий, которые обуревают Гамлета, — быть или не быть, произносит в зале, настроенном на Шекспира, Гамлета, артиста, его играющего. И другое дело — актер, который вышел на концертную эстраду и начинает читать монолог «Быть или не быть?». Зал мог и не знать, что здесь сегодня прозвучит Шекспир, зал, может быть, не готов слушать монолог Гамлета, и актеру приходится начинать с нуля. Он не проходит сегодня перед зрителем тот путь, который проходит Гамлет, прежде чем понять, «что благородней: духом покоряться пращам и стрелам яростной судьбы или сразить их в единоборстве?».

Вы скажете, неудачный пример. Ну как мог Муравский подготовить зрителя внимать сомнениям, раздиравшим душу Гамлета? Конечно, не мог. Но он мог и делал это — создавал такое настроение, когда люди благодарно открывались навстречу искусству, когда концерт был единым потоком, где от смешного до трагического один шаг. Он знал тайну общения, но никто и не подозревал, что она существует, и эта тайна вроде бы и не существовала. Он словно поднимался на сцену из зрительного зала, а не выходил из-за кулис. И казалось, что и нет никакой тайны, все так просто до удивления.

Когда зал замирает и с напряжением считает, сколько фуэте сделает балерина, это значит, она покоряет своей техникой, а когда зал отдается энергии, стремительности движения, он забывает, сколько их было — тридцать два, больше, меньше. И это происходит потому, что балерина не просто демонстрирует свою технику, класс, а зовет к радости человеческого духа, которому подвластно тело. Высшее мастерство заключается в том, что не видно работы. Конечно, демонстрация мастерства тоже может быть праздником.