Объяснение в любви

Постепенно о нас стали писать реже. Интерес прессы угасал, а меня обуревали сомнения и противоречия. Некоторые из них — плод собственных раздумий, другие — следствие дошедших до меня отзывов и, наконец, мои личные впечатления от просмотра видеозаписей.

Видеозапись дает возможность видеть себя со стороны. Даже не знаю, когда волнуюсь больше — во время записи или во время просмотра. Если скажу, что самый взыскательный и требовательный критик моей работы я сама, это будет правда и вместе с тем неправда.

Леонтьева по ту сторону экрана лишена возможности самоконтроля в той мере, как это может делать Леонтьева, находящаяся по эту, зрительскую, сторону. Но просто зрителем я быть не могу, так как субъективна, и субъективна во всем — как в критике ведущей, так и в защите ее от критики. Все недостатки я вижу, подмечаю, вероятно, куда острее, чем другие. Чувствую малейшую фальшь, пустые, холодные интонации, «спрятанные» за ремесло, вычисляю меру самоограничения в выборе внешних выразительных средств, не нахожу себе места, когда ее превышаю. Проверяю реакцию зрительного зала: ведь со сцены я не могу заглянуть в глаза зрителей, со сцены я не вижу, а только слышу, как реагирует зал, слышу смех, шум, аплодисменты, тишину… А тишина бывает разной — тишина сопричастности, тишина волнения, но есть и вежливая, холодная тишина равнодушия.

Со сцены легко обмануться. А вот крупные планы зрителей в зале, которые видишь на экране, не обманут. Хорошо, когда находишь подтверждение обратной связи с залом. Но если видишь, что ты ее слишком активно и энергично добиваешься? Тогда появляется чувство досады, а порой и неуверенность в себе. Тут-то и срабатывает защитная реакция, начинается диалог — Леонтьева против Леонтьевой. Я сомневаюсь, спорю, утверждаюсь в своей правоте, снова колеблюсь и снова обретаю веру.

Хочу предложить некий спор (или сражение) с моим вторым «я»: Леонтьева-критик против Леонтьевой-ведущей. Предупреждаю: чем придирчивее и требовательнее будет критик, тем энергичнее станет защищаться ведущая.

КРИТИК (просмотрев видеозапись передачи «От всей души»):

— Боже, как она двигается, как жестикулирует! Столько лет вести передачу… пора бы обратить внимание на внешний рисунок.

ВЕДУЩАЯ:

— В нашей передаче люди раскрываются в момент душевных откровений, а то и потрясений, когда их меньше всего заботит, как они выглядят, и на эту орбиту их выводит ведущая. Хороша бы я была, если бы в такие минуты стала заниматься собой! Думать о том, как я стою, как красиво сесть и как встать, в каком ракурсе покажет меня оператор, как повернуться к камере, как падает на меня свет… Нет, тогда у меня не получилось бы от всей души! (Да, забыла предупредить: со своим вторым «я» буду разговаривать на «вы», чтобы не возникло никакой фамильярности.)

КРИТИК:

— Не кажется ли вам, что вы повторяетесь в передачах, что всюду одинаковы? Ведь так можно и надоесть зрителю.

ВЕДУЩАЯ: — Для меня каждая передача — новая, потому что я встречаюсь, знакомлюсь с новыми людьми. И если мне есть что сказать людям о своем восприятии города, села, коллектива, человека, то опасность повториться, думаю, мне не грозит. А сама я остаюсь все той же. Я не играю разные роли, и даже одной роли не играю. Вообще я ничего не играю.

КРИТИК:

— И все-таки нельзя поставить знак равенства между Леонтьевой в жизни, в быту и Леонтьевой на сцене перед камерой.

ВЕДУЩАЯ:

— Вы правы, дистанция от аналогичной ситуации в жизни до предлагаемых обстоятельств на сцене перед телевизионной камерой предполагает профессиональные данные ведущей. Но в том, как я реагирую, как чувствую, проявляется мой характер, мои нравственные понятия. Именно это дает право говорить, что на передаче «От всей души» я не играю никакой роли.

КРИТИК:

— Но ведь вы работаете по заранее написанному сценарию!

ВЕДУЩАЯ:

— Совершенно верно. Но сценаристы, намечая эскизы к портретам наших героев, оставляют простор для реакции ведущей, тем более что ее реакция ответная. А как и в чем проявятся эмоции того или иного участника передачи — разве это можно предвидеть?

Помню, шла передача из Вольска. Одной из ее героинь была Александра Алексеевна Мыльцева, первая женщина-обжигала. Так, во всяком случае, эта профессия называлась раньше. Даже для мужчин это труд тяжелый — машинист вращающихся печей. Я знала, что в феврале сорок третьего она сопровождала эшелон с хозяйственной утварью в Сталинград. Но когда я попросила Александру Алексеевну рассказать об этом, она стала вспоминать свою жизнь с детства: как нянчила ребенка, как была прачкой, как впервые пришла на завод. А зал ждал ее ответа на мой вопрос, но она его не слышала.