Объяснение в любви

Ощущение безудержной радости помню до сих пор. Меня слушали, я это поняла, потому что услышала тишину. Тишину не глухую, не мертвую, а живую. Ту, выше которой для тебя, стоящей на сцене, не может быть ничего. Не знаю, как я читала, ведь девочке вообще трудно читать Маяковского. Помню лишь, что я из своего ленинградского детства видела семнадцатый год. И сегодня мысленно благодарю тех зрителей за внимание, доброту, чуткость — за тишину! Через несколько дней я потеряла в трамвае именной позолоченный жетон, удостоверявший, что Валя Леонтьева получила первую премию на городском смотре художественной самодеятельности в 1935 году. Папа хотел получить дубликат, но из этого ничего не вышло.

Когда я пришла на конкурс дикторов телевидения, там работали всего двое: Ольга Чепурова и Нина Кондратова.

Конкурсантов было человек семьдесят, одни девушки. Настала моя очередь. Оператор Владимир Киракосов усадил меня и предупредил, что я должна смотреть в объектив телевизионной камеры. Меня попросили прочесть либретто «Лебединого озера». Балет я уже тогда любила, и невольно получилось так, что я скорее рассказала содержание, нежели прочла либретто. Вышло так, что я как бы общалась с теми, от кого теперь зависела моя судьба.

Общение! Альфа и омега дикторской профессии. Тогда я об этом и не подозревала. Но добрые внимательные глаза Володи Киракосова, стоявшего за камерой, располагали к простой, доверительной, неофициальной интонации. Сейчас студия, в которой я познакомилась с этим удивительным человеком, носит его имя.

После конкурса меня пригласили к директору.

— Вы прошли, — сказала мне Валентина Николаевна Шароева. — Но пока у нас нет штатных единиц. Могу предложить временно поработать помощником режиссера.

В те годы на телевидении был институт помощников режиссеров. Требования были очень высокие, работу их ценили. Зачисляли на должность помощника режиссера только людей с высшим образованием, преимущественно с актерским.

Художественным руководителем телевидения был в ту пору Сергей Петрович Алексеев, режиссер большой культуры и удивительного такта. Он умел увлечь работой над передачей всю бригаду, умел поднять престиж любой телевизионной профессии, пробудить в каждом чувство высочайшей ответственности за то, что он делает.

Моей задачей было отбирать материал для передач, договариваться с людьми. Во время передач я чувствовала себя полпредом телевидения в студии.

Режиссер, ассистент, звукорежиссер, а часто и редактор находились в аппаратной за пультом, операторы стояли за камерами, а помощник режиссера отвечал за готовность участников, за реквизит и изобразительный материал, за порядок и дисциплину в студии. В те времена эфир был «живой», предварительной записи не было, потому никто не имел права на ошибку.

Прошло три месяца, все забыли, что я жду заветную дикторскую единицу. Но я этим жила.

Однажды я готовила репетицию передачи о Левитане и Чайковском. Принесла в студию репродукции картин Левитана, наклеенные на паспарту, расставила их, как указано в сценарии, на пюпитры для показа двумя камерами. Техника была такова: пока камера показывает одну фотографию, на пюпитр, установленный перед другой камерой, помощник режиссера ставит другую. Звукорежиссер начал работу над музыкальным оформлением. Ждали актрису. (В те годы текст передачи в кадре и за кадром читали не дикторы, а актеры.) А пока отрепетировали с операторами и ассистентом режиссера показ репродукций — отъезд до общего плана, укрупнение, показ отдельных фрагментов картин. Актрисы все не было.

Тогда режиссер передачи Г. А. Холопова попросила меня прочесть текст передачи за кадром. Я надела наушники. Текст был хорошо мне знаком, поскольку по заданию режиссера я подбирала весь изобразительный материал. Может быть, от сознания, что это только репетиция, что, кроме режиссерской бригады и инженеров в аппаратной, меня никто не слышит, я была свободна и раскованна, очарованная левитановским пейзажем и музыкой Чайковского. Я понимала, что от моего внутреннего состояния зависит в определенной степени, как будет воспринята передача. Читаю и вдруг слышу в наушники: «Как читает!»

Вечером на передачу пришла актриса. Мне не понравилось, как она читала. Да мне и не могло понравиться. Ведь я была в плену собственного видения, в плену несостоявшегося его величества Случая. Мне казалось, что я и только я смогла проникнуться настроением левитановских просторов, чуть подернутых дымкой прозрачной грусти, и той музыки, которая выражала гармонию в природе и пробуждала в человеке «силы необъятные». После передачи шла домой как после прекрасного и, увы, несостоявшегося дебюта. Не знаю, в какой клубок переплелись во мне радость и огорчение. Наверное, огорчения было больше, но услышанная мною реплика «Как читает!» звучала колокольным звоном.