Обитель

Артём вздрогнул и, не веря, вперился в Афанасьева. История эта, на первый взгляд, Артёма не касалась вовсе — но с другой, не до конца понятной стороны — ещё как касалась. И Афанасьев, сволочь, откуда-то знал об этом.

— Дальше что? — спросил Артём, поглядывая то на сходящую Галину и встречающего её Крапина, то на Афанасьева.

— И отпустил, — сказал Афанасьев.

— Врёшь, — сквозь зубы процедил Артём.

— Весь лагерь про это знает, — спокойно ответил Афанасьев. — Отец этой красавицы уехал вместе со Шлабуковским, на одном рейсе, а она — уже с Эйхманисом, вот на днях. И говорят, они уже поженились, прямо в Кеми, чтоб до Москвы не тянуть…

Артём пальцами надавил себе на виски, наскоро соображая, как бы отнестись к очередной обескураживающей вести с острова.

— Ох, Афанас, — почти застонал Артём. — У тебя, надеюсь, больше нет новостей? Союзники в монастырь не прилетели на дирижабле? Ленин не ожил? Тунгусский метеорит обратно не улетел на небо?

Афанасьев подумал и ответил:

— Нет, такого не было.

* * *

«Моё закружение. Моя тёплая. Милая моя, сердечная. Как ты нужна мне», — повторял Артём целый день. Никогда и никому таких слов он не говорил.

Но и Гале не мог сказать. Крапин взял её в оборот и вообще не отпускал — один раз только отлучился на минуту, забежал в свою отдельную избушку, вернулся оттуда в начищенных сапогах и наодеколоненный.

Ему ужасно польстило, что он разгадал причины её приезда — видимо, Галя сразу, ещё на причале, шепнула Крапину про шубу. Улучив минутку, он насмешливым шёпотом похвалился Артёму: «Насквозь вижу — так и есть: приехала себе зимние наряды выбрать, стерва…»

«Эх ты, Пинкертон, — подумал Артём. — Столько жулья поймал, а одна баба тебя сбила с панталыку…»

Галя была в красиво повязанной косынке. Ей очень шло.

От Гали, верно, исходил такой женский ток, настолько полна была эта женщина готовностью к человеческим горячим забавам, что и все остальные работники питомника — и лисий повар, он же снабженец — один из бывших содержателей подпольного притона, и матёрый советский казнокрад, зам Крапина по бумагам — он же заведовал радиосвязью с островом, которая, кстати, ни черта не работала, и водитель моторки, который Галю привёз — совершенно уголовного вида, с двумя выбитыми зубами в хищной пасти, как она не боялась с ним ездить, и, собственно, грудь расправивший Крапин — все заметно повеселели и стали словно подшофе.

Один Афанасьев держался поодаль, хотя на проходящую мимо юбку всё равно косил, изучал, как она сидит да на чём.

«Танцы, что ли, объявили на вечер?» — сердился Артём, с неприязнью рассматривая мужиков.

«Никто не догадывается, — безо всякого удовольствия думал он, — что всё это… мне привезли… Так что утритесь!»

Он вспоминал, как Галя через голову, суматошно, почти с яростью снимает свою гимнастёрку — и открываются её белые, чистым мылом мытые, но всё равно чуть пахнущие потом подмышки, и будто всплёскиваются — как свежайшая простокваша в огромных плошках — её груди, и своей жадной, цепкой, злой рукой она тянет Артёма к себе, и быстрыми движениями трогает его другой рукой по спине, по шее, по затылку, по бедру — даже не гладит, а словно бы обыскивает: где?.. где у тебя?.. где у тебя там было это?

…у Артёма начинало сводить сердце, он останавливался ненадолго, смотрел по сторонам, как прибитый солнечным ударом. Афанасьев тоже вставал и молча дожидался, иногда продолжая трепаться ни о чём, привычно пересыпая слова красивые со словами корявыми и любуясь получившейся картинкой, а иногда замолкая и Артёма разглядывая с ироничной нежностью.

«…как же, никто не догадывается, — поправлял Артём сам себя, — когда Афанас знает всё! Откуда он знает, собака такая?»

…и снова отвлекался на Крапина: Артём впервые в жизни испытал чувство ревности — вот ведь оно какое, и не знал за собой. Разве что зубами не скрипел, а так — и в жар бросало, и в холод, когда Галя ушла в домик Крапина попить чаю. Весь извёлся, когда Крапин повёл её в амбулаторию… там же эта лавка… кто знает эту сумасшедшую стерву?.. Впору было бежать по кустам к окошку и, как чайка клювом, стучать в стекло.

Весь день ходил сам не свой. Обедать не стал.

— Не будешь? — спросил Афанасьев, кивая на его миску с пшёнкой и рыбьим жареным хвостом. — И правильно, — и сам доел.

«Неужели она так и уедет ни с чем?» — повторял Артём, выходя на улицу, втягивая живот и с трудом глотая слюну.

К вечеру поднялся тяжёлый, сумрачный ветер, щиты, ограждающие остров, трещали, несколько повалилось. Их заново подняли, закрепили, от души промёрзнув, пока работали… лисы попрятались по квартирам…

Море подпрыгивало, словно заглядывая: а что там за щитами, есть ли что живое?

Водитель моторки сказал, что возвращаться опасно — можно перевернуться.

Галя дождалась, когда Крапин предложит остаться — а сделал он это немедленно — и, вроде как подумав, согласилась.

«Спасибо, Господи!» — воскликнул Артём, чуть не клацнув зубами на радостях — этот бешеный ветер: он бы обнял его, если б мог ухватить.