Обитель

Элеонора замолчала. Не потому, что испугалась, а потому, что поняла: спорить нужно будет в участке. Пока немного расслабилась, огляделась, стараясь считать обстановку зала, который из коридора было видно не целиком. Штабеля досок и ящиков, раскладушки, одна из которых, видимо, служила еще и диваном – один из полицейских как раз сорвал с нее потрепанный плед. Рядом потрошили подушки. Складские мужики стояли у стены, раздетые до трусов, – тихо что-то бубнили, отвечая на вопросы. Элеонора решила, что если ее тоже станут раздевать, то она, пожалуй, все-таки будет брыкаться, но полицейские больше не обращали на нее внимания. Только тот, который сковал руки, все сидел на корточках рядом. Его автомат упирался дулом в пол у самого Элеонориного лица.

Потом все как по команде стали собираться. Сначала вывели мужиков, и стало видно, что обыск полицейские проводят не за страх, а за совесть. Они уже начали разбирать штабеля досок, а тумбочку, на которой стоял телевизор, просто разломали на куски. Элеонора пыталась вслушиваться в разговоры, но ничего интересного полицейские не обсуждали. Наконец и ее подняли на ноги, согнули и повели на улицу через главный вход. Там уже ждала машина.

Элеонора оказалась зажата между двумя обмундированными мужиками, которые успели снять шлемы, и стало видно, что они не слишком сильно отличаются от обительских водителей. Такие же мрачные туповатые морды. Элеоноре даже захотелось проверить, нет ли у них на шее татуировок. В голове уже второй раз за день возникла абсурдная идея – что сейчас ее вывезут за город и расстреляют. Но машина выехала на дорогу и минут пятнадцать спустя, обогнув огромную привокзальную клумбу, остановилась у полицейского участка.

Элеонору снова вынули и повели, согнув, но на этот раз, видимо из-за публичного места, полицейские явно обращались с ней чуть нежнее. К тому же за время поездки наконец нормализировались слух и зрение. Элеонора уже могла думать о том, что делать дальше.

Когда ее, уже без наручников, втолкнули в пустую камеру, Элеонора первым делом потянулась за телефоном, но того нигде не было. Зато обнаружились таблетки «Двоицы» в кармане. Элеонора нервно оглянулась на выходящего из камеры полицейского, потом осмотрелась. Спрятать таблетки было некуда. Оставалось рассчитывать, что полицейские и здесь не станут ее обыскивать. У Элеоноры уже возникло подозрение, что по ее поводу они получили какие-то специальные указания, а это, скорее всего, означало, что операцией по задержанию руководил Константин Гуров. Значит, оставалось ждать его появления.

Элеонора прислонилась к решетке, отделявшей камеру от коридора. Водителей из гаража нигде не было – в соседней камере валялся какой-то пьяный мужик. Элеонора позвала дежурного раз, другой. Надо было потребовать свой звонок, связаться с Микко, чтобы не нервничал. Но дежурный не отзывался. И вообще в участке стояла пугающая тишина. Элеонора представила, как сюда сейчас вваливаются попы в рясах, чтобы на кулаках решить все проблемы с местными медиа в ее лице. Усмехнулась и тут же подумала, что попы, конечно, за ней не придут, а вот полицейские вполне могут провести обыск у нее в квартире. Приходилось надеяться, что это, как и личный обыск, в планы Гурова не входит. Ведь она даже ничего особенного узнать не успела.

Дежурный появился нескоро – Элеонора успела пройти свою камеру от края до края сотню раз. Спать не хотелось, а хотелось в туалет.

Дежурный отвел арестантку в туалет, причем, судя по всему, в служебный. Это окончательно подтвердило предположение про особенные условия содержания. Но на просьбу сделать звонок дежурный не отреагировал. Элеонора хотела поспорить еще, но посмотрела в его усталые глаза и передумала. Если он и оказывал ей какие-то знаки внимания, то не по своей воле, и снова оказаться упертой в пол совсем не хотелось.

В камере Элеонора села на нары и стала ждать. Хотелось верить, что Гуров появится в ближайшее время.

Костя тоже думал о журналистке, но в совершенно ином ключе. Навещать он ее сегодня не собирался, не собирался навещать и на следующий день. План состоял в том, чтобы продержать ее в камере как можно дольше, чтобы не мешала работе. Он и вправду попросил командира опергруппы журналистку не обыскивать и отвезти в шестой отдел, подальше от остальных задержанных. Но и скрывать арест он не собирался – отчитываясь перед Даниилом Андреевичем, про журналистку тоже сказал. Тот только крякнул в трубку.

– Ребята чисто сработали, – сказал Костя. – Ей не на что жаловаться, сама виновата.

– Ты что же, знал, что она там будет? – спросил Даниил Андреевич, в которой раз удивляя Костю неожиданной проницательностью. Вообще Косте часто казалось, что Даниил Андреевич специально изображает из себя простоватого набожного добряка. Что-что, а проницательности начальнику было не занимать, и никаким простаком он не был.

– Подозревал, – слегка исказил правду Костя. – Она была на пепелище, много расспрашивала про дело. И вот что…