Обладать и принадлежать

«Как она может идти за мной?» – мелькнуло у Али, и ей даже показалось, что мать чуть ли не ломает дверь, которую она прикрыла за собой.

– Эгоистка, – сказала мать, проникая за ней в комнату, – я ведь тоже хочу знать.

– А зачем тебе знать? – спросила Аля. Мать отшатнулась от нее, как настоящая актриса на сцене, и Аля узнала этот ее прием.

Они постояли молча, и, конечно, мать, как бы забывая обиды, начала первой:

– Это кто тебе позвонил, это его брат? Да? – И она, увидев, что Аля кивает, произнесла запальчиво: – Ах, какой хороший человек, какой хороший человек!.. Не забыл про нас.

– Да… – сказала Аля и покраснела.

– Когда он умер? – Ее лицо, ее поза с «зажатым» рукой горлом, со сверкающими глазками, выпрямленные брови – все казалось Але игрой и поводом для участия в чем-то интересном.

– Он умер несколько дней назад, и завтра его хоронят.

Аля посмотрела на нее холодно. Села и стала набирать чей-то номер.

– А ты пойдешь? – спросила мать. Аля пожала плечами, вся сосредоточенная.

– И я тоже пойду, – загораясь, сжимая руки, сказала старушка и стала глядеть перед собой, и глаза ее увлажнились. Она отошла и приготовилась слушать, куда звонила дочь.

– Сынок, – вдруг очень жалобно выговорила Аля в трубку, глубоко и часто задышала – дыхание у нее перехватило. – Да! Это я! – она стала словно выжимать из себя. – Ты знаешь, твой папа умер… – И тут Аля стала махать-махать рукой в сторону матери и разрыдалась прямо в трубку. Не переставая плакать, она вскочила. Держа в одной руке телефон, вышла и закрылась в своей комнате.

Старуха ушла к себе, нисколько не обижаясь. Она, глубоко вздыхая, со скрипом легла в свою «панцирную» провалившуюся кровать. Туфли она сняла, сложив одна на другую, вытянула ноги и свесила с края кровати. Замерла. Потом включила настольную лампу без колпака, горела одна голая лампочка, как в учреждении, бросая резкие тени. Она надела очки, взяла большую конторскую, старую, еще сохранившуюся с прошлых лет, с желтыми листами в клетку, тетрадь. Пролистала ее с бережностью и удовольствием, ища конец записей. Судя по записям, это были стихи – написаны они были аккуратно в столбцы. Она нашла последнее стихотворение с крупно выведенным названием «Пришла весна», со вздохом перечитала его. Следующая страница была пустая. Сверху старушка вывела титульное слово «Мише». Она опять задумалась, вздохнула и поглядела на шкаф: что на нем лежит, прикрытое съехавшей бумагой? Начала писать: «Ушел из жизни человек…»

Старушка встала рано. Аля уже ушла на работу. Дверь ее комнаты была заперта, мать подергала ее, отошла, набрала по телефону «время» и стала торопливо собираться на похороны.

Ничего особенно черного у нее не было. Пальто даже зеленое с рыжим воротником, чулки одни – темно-рыжеватые, и только на голову она надела сплошно-черный короткий платок. Нет, у нее не было тяжести на душе, наоборот, лицо ее было свежо и благочестиво спокойно. Она хорошо выглядела в этот день.

Она шла с готовностью, бодрым шагом и не хотела опаздывать. Из-под куцего платка торчала голая толстая шея, уже красная от холода. В этот день был мороз, и под ногами поскрипывало.

Она сошла с трамвая у кладбища. Трамвай уехал. Она перешла рельсы. За красивой старинной оградой стояла церковь. Бежали, но не успели к трамваю две старухи, маленькие, немного ниже матери, веселые, как две блаженные.

– Бабки! – не удержавшись, крикнула мать. Те с живым интересом и послушно подошли к ней. Вблизи было видно, они что-то жевали. Не дожидаясь вопроса, они сказали, что «мы здесь каждый день!..» – заболтали приветливо и даже не заглядывая в глаза, а так, сами по себе, опустив между колен в длинных юбках мешочки.

Мать прибежала на похороны Миши радостная. Сначала она увидела толпу людей, стала искать глазами знакомых и вдруг увидела мать Миши. Та, скованная, почему-то расстегнутая и без шапки, ходила одна между провожающими. Она развернулась и широкими шагами, твердо ступая на каждую ногу, пошла прямо на Алину мать. Та бросилась к ней, и Мишина мать поглядела на нее отсутствующим взглядом и спросила:

– Ну ты знаешь… Миша… – И потянула ее за рукав вниз. Потом она подняла лицо, поправила висячие волосы со щек и стала разглядывать старуху. – А ты молодец, – сказала она, – хорошо выглядишь.

Алина мать, оставшись одна и прижимая к себе нарядные зеленые ветки, стала оглядывать людей вокруг. Перед ней стояла женщина в хорошей длинной шубе и, будто бы совсем о постороннем, разговаривала с другой богато одетой женщиной. Потом она вдруг увидела девочку лет тринадцати и стала пристально приглядываться к ней: та очень мерзла, скучала и ходила между памятниками, прижимая руку ко рту и дыша в нее. Потом она облокотилась о дерево, прижала к нему ладонь, тряхнув головой, спрыгнула обратно на дорожку и подбежала к женщине в шубе.