Обломок Вавилонской башни

– Не знаю, сынок. Такие времена, что не отличишь хитрости от глупости, а подлости от добра… Вот смотри: приняли в Москве закон о реабилитации репрессированных при Сталине народов (вроде бы хорошее дело сделали), а что началось!.. Это же надо, чтоб одни народы полностью реабилитировать, другие народы надо с земли сгонять и дома отнимать. Кто ж на это пойдет? Получается, что этим законом только спровоцировали национальные распри…

Разборки в Чечне, вооруженное выступление ингушей и прочее – это все следствие или чьей-то подлости, или глупости. А простым людям, в том числе и армии, теперь приходится страдать. Ведь кому-то нужно гасить эти пожары… Вон, глянь в окно – сколько дыма! Ингушские дома горят. А в поселках что творится вокруг города?!

– Сынок! – сжимает сухие руки мать. – Мы всей правды не знаем и, может, не узнаем никогда. Поменьше думай об этом, поменьше разговоры разговаривай. Лишь бы эта война в большую не переросла. А ты старайся ни на кого зла не держать: ни на ингушей, ни на чеченцев. Еще не известно, кто прав, кто виноват, по какой причине эта резня началась. И ингушам досталось на свою долю мук, что и говорить…

– Ну, как же не злиться, мама?! – вспыхивает Георгий. – Морду всю и мне, и другим офицерам расписали под хохлому, за что – я их, что ли, выселял полвека назад? Спицу в бок сунули, чуть не убили – за что?! И потом, сколько можно обиды копить. У всех народов было горе, но никто ведь не озлобился так, как ингуши и чеченцы! Это уже, видно, такая национальная черта у них…

– Гарик! – хрустит костяшками пальцев мать. – Какая еще национальная черта! Не говори об этом, прошу! У тебя отец грузин, мать русская, жена армянка, у сестры кавалер – кударец… Тебе грех про какие-то национальные черты говорить!.. Бандиты – они у всех народов бандиты. Время просто сейчас такое – бандитское…

– Я никогда не думал о том, что у меня жена – армянка, – задумывается Георгий. – То есть я знал, что она армянка, но всерьез, как сейчас, не думал… Слава богу, мы с Арменией не воюем….

– А еще лучше, что не воюем с Грузией, – вставляет отец.

Повисает молчание. Георгий вскидывается:

– Кстати, как там Майины родители?

– Нормально. Живы-здоровы. Мы созванивались, – отвечает мать. – Жалко, что у тебя нет телефона. Как было бы хорошо! А то сидим здесь, переживаем… Как Майя, как дочка? Ты не сказал.

– Не знаю, не успел домой зайти.

– Как это не успел? – вскидывает белесые брови мать, а отец поднимает от подушки голову.

Георгий молчит. Он не хочет говорить о раненых, о спешке.

Рассказать – означает признаться родителям, что для него война уже началась, что он уже пролил чью-то кровь.

Выходят солдаты из кухни, благодарят хозяев за угощение.

– Да, ребята, смените там охрану, – спохватывается Георгий, – пусть тоже чаю попьют и перекусят.

Чихория-младший смотрит на картину художника-осетина. Святой Георгий в серебряном кафтане на белом жеребце летит над зелеными холмами Кавказа, пронзая серую мглу огненными очами. Чихория-младший любит эту картину. Сослуживцы отца подарили ее родителям на юбилей свадьбы.

– Не могу я, мам, теперь равнодушно думать и говорить об ингушах, – говорит Георгий, подавляя в себе желание рассказать о ночном бое и двух тяжелораненых солдатах. – И потом, ты же сама говорила, какие зверства и подлости они творили.

– Мало ли что я говорила, – вздыхает мать. – А как подумаю, что каждый народ сейчас свои обиды начнет лелеять и воевать с соседями за «справедливость», – страшно становится. Как бы хуже не было…

Хлопает дверь. Входят два солдата, охранявшие «Урал».

Переминаются с ноги на ногу в грязных сапогах. Мать семенит на кухню кормить их и гремит посудой.

– Гарик! – кричит сыну. – Иди тоже перекусить с ребятами! А то не евши национальные вопросы решать – последнее дело.

Георгий прислушивается к урчанию в пустом животе и еще раз вскидывает взгляд на картину. Ему кажется, что Святой Георгий летит на своем коне карать ингушских бандитов. Чихория-младший начинает гордиться, что отстоял ночью подстанцию, а главное – не раскололся на хвастовство родителям. Он идет на кухню, где его солдаты, не поднимая глаз на своего взводного, молотят пироги и обжигаются чаем. Георгий садится за стол и протягивает руку к тарелке. Замечает, что пальцы в засохшей крови – испачкался, когда таскал раненых. Он вскакивает и бросается к раковине – смыть. Мать не понимает нервозности сына и осаживает его:

– Гарик, не суетись. Чего ты нервничаешь?

Георгий смотрит на руки солдат. Они тоже не вымыты. Но мать не обращает внимания: думает – обычная грязь…

Чихория-старший отправляет дочку в свою комнату, ждет несколько минут и зовет к себе сына. Георгий с полным ртом подходит к постели. Мать суетится на кухне.

– Сынок, – тихо говорит отец, – не сегодня завтра будет ввод войск в Чечню…

Георгий перестает жевать и стоит с полуоткрытым ртом.