Обман

– Да, Фрэнсис тоже не была фанаткой «Метс». Она работала там только ради денег, бейсбол ей был безразличен.

– Сколько вам было лет, когда она туда устроилась?

– Ну, раз это был семидесятый, то лет восемь или девять. Я тогда уже учился в школе номер 78. Помню это потому, что все ребята были без ума от «Метс» и всех поражало, что моя мама работает на «Шей стэдиум». Они всегда просили меня принести им оттуда какого-нибудь дерьма, типа сувениров – считали, что я хожу на игры бесплатно. Это я им так сказал. Не хотел, чтобы кто-то знал, что я никогда не был на бейсбольном матче.

– Вы никогда не ходили на бейсбол?

– В детстве я не мог. А потом попал в тюрьму, так что… нет. Не пришлось.

– Конечно, это все объясняет, но знаете, вам на самом деле необходимо побывать на игре. Это самая лучшая вещь на свете. Это свобода, это Америка, это… нормально! Вы обязаны пойти, правда. – Я кручу флажок между пальцами.

– Я застрял в психбольнице, а вы говорите мне о свободе и нормальности?

– Да. Иногда это единственное место, куда я могу отправиться, чтобы почувствовать себя по-настоящему живой.

Я представляю себе стадион «Янки стэдиум» и пытаюсь вспомнить, почувствовать его запах. Слышу голос комментатора Боба Шеппарда и крики толпы. Смотрю, как загорается табло… но Ричард внезапно возвращает меня в реальность.

– Когда я отсюда выйду, постараюсь попасть на игру.

– Постарайтесь. Вам нужно. Но извините. Продолжайте, пожалуйста. – Я снова в кабинете, и звуки матча постепенно затихают.

Ричард открывает рот, и тут в спинку моего кресла ударяется дверь. Я быстро оборачиваюсь и вскакиваю на ноги.

– Шон! – Поверить не могу, что я оставила эту гребаную дверь открытой!

– Здрасте, док. У нас ведь сейчас сеанс?

– Шон, ты меня напугал. – Я хватаю его за плечи и, споткнувшись о кресло, быстро вываливаюсь вместе с ним в коридор. На столе, на самом виду, стоят четыре бутылочки «Грей Гуз». Я со злостью хлопаю дверью. – Сейчас у меня сеанс с другим пациентом, Шон. И я не разрешаю тебе врываться ко мне в кабинет без предупреждения. Понятно? Сначала ты должен постучать, а потом уже входить. – Наверное, вид у меня дикий, потому что я жутко боюсь, что Шон застукал меня на месте преступления. То есть за распитием спиртных напитков на рабочем месте.

– Простите, док. Я думал, у нас сейчас сеанс.

Он их видел? Он видел бутылки или нет?

– Нет, не сейчас. Наши с тобой сеансы начинаются в два часа, о’кей? А сейчас еще даже двенадцати нет. Пойди проверь в своем расписании. А теперь мне нужно вернуться к пациенту.

Задыхаясь и обливаясь потом, я возвращаюсь в кабинет, запираю дверь на замок и для верности дергаю ручку. Не открывается. Значит, мы в безопасности. Я падаю в кресло и замечаю, что Ричард успел убрать бутылки.

– Вы их спрятали? Господи!

Он распахивает пиджак, как уличный торговец, который предлагает краденые товары, и показывает горлышки бутылочек, торчащие из внутреннего кармана.

– Слава богу. – Я запрокидываю голову. Я и так уже вишу здесь на волоске, и если Шон заметил бухло и кому-нибудь об этом обмолвится… От взрыва адреналина у меня скручивает желудок и почему-то болит горло.

– На чем я остановился? – спрашивает Ричард и как ни в чем не бывало достает бутылки и ставит их обратно на стол. Видимо, он не понимает, что нас чуть не поймали. Или ему все равно.

– «Шей стэдиум», тысяча девятьсот семидесятый. – Я никак не могу отдышаться.

– Да, «Шей». Фрэнсис начала там работать после того, как «Метс» выиграли Мировую серию. Ей больше не нужно было убираться в чужих домах, и у нее завелись кое-какие деньги, но счастливее она от этого не стала. Она сидела на кухне на своем желтом стуле и пила всю ночь и все так же заставляла меня чуть ли не вылизывать все языком. Наверное, ей было плохо. Пока я все чистил, она плакала и говорила мне, что никто ее не ценит и что она всегда что-нибудь для кого-нибудь делает, но никто ничего не делает для нее.

Кажется, она очень плохо спала. У нее сильно болела голова, и, когда случались эти приступы, она заставляла меня выключать везде свет и задергивать занавески. Говорила, чтобы я заткнулся и молчал и принес ей льда. А потом она ложилась на диван, клала ноги на спинку и стонала. Когда мимо проходил поезд, у нее делалось такое лицо, будто она умирает. Я помню, что очень хотел ей помочь, но боялся даже подойти.

– Значит, у нее были приступы мигрени? У меня тоже. Вы боялись, что она взбесится, если вы к ней подойдете?

– Я не мог угадать, как она отреагирует. Даже когда у нее болела голова, она могла наорать на меня и избить. А иногда говорила, что я – единственный человек на свете, который ей дорог. Это сбивало меня с толку. Я был слишком маленький и ничего не понимал. И поэтому все это сильно меня пугало. Когда она бывала хорошей и доброй, я очень радовался и надеялся, что теперь так и будет. Но потом она опять менялась. Типа… сегодня она любит меня и нуждается во мне, а завтра уже ненавидит и кричит, что я сломал ей жизнь.